Опасные земли

– Наши последние слова иногда значат так же мало, как самые первые. Здорово похоже на бред умирающего, фантомы нечистой совести. Бог знает, что он хотел в самом деле поведать напоследок. Не верю. Кто в такое поверит в наш просвещенный век? Неведомая сила, абсолютная власть, дьявол, проклятье – бред! Не верю! – и Филипп затряс головой – для понимания.

– Ну и дурак, – ответил Уго. – Я привык верить своим глазам. Так сказать, реальности, данной нам в ощущениях. И что я ощущаю? Если что-то выглядит, как утка, пахнет, как утка и так же крякает, я предпочитаю думать, что это утка и есть! Или как объяснить все, что происходит вокруг?

– А что происходит, по-твоему? – поинтересовался Жерар, на миг прекратив упражнения в чистописании.

– Я, коллеги и дражайшие сиры, вот что вам скажу… – в тусклом свете походного фонаря показался кинжал де Ламье. – Ваш покорный слуга привык все доводить до конца. Поганый бриганд Вилли Хренодуй, помните такого? Когда он закончил дергаться в петле, обоссавшись и обдристав сапоги, вы, друзья, покинули место казни, но я задержался. Я с огромным наслаждением воткнул вот это в его пропитую печень по самую гарду. Крови не было, он был мертв, мертвее Роланда после приключений в Ронсевальском ущелье. И мертвым он явился в монастырь, где мы так содержательно беседовали с отцом аббатом. Все помнят, чем дело закончилось? Все помнят, как наш дорогой спутник, испанский мать его доктор искусств, добивал, но не Вилли, чтоб ему в аду икалось, а выпотрошенного отца келаря? Зачем, спрашивается? Он без посторонней помощи того… И как именно дон Гектор угомонил ту дамуазель, что бросилась на нас в переулке днем? Точно так же! Я, наверное, заметил: выпад в голову, выпад в сердце и выпад в мягкое, чтобы на всю глубину, чтобы точно достать до хребта. Кто из нас владеет таким приемом? Правильно! Никто! Чертовская потому что дурость – каждое из попаданий смертельно, зачем тратить целых три движения?

– Но отчебучивает ловко, – покивал головой рыцарь. – То, что наш магистр искусств, или как его, лешего, непрост, я уже понял. Надо к нему присмотреться, но аккуратно…

– Филипп! Я тебя люблю как сына, но… – что именно хотел сказать германец, осталось неизвестным, потому что заговорил Жерар.

– Мне, дорогие коллеги и доблестные спутники, вся эта поездка давно не нравится! – перо на мгновение нырнуло в чернильницу, возобновив бег по листу, а юноша продолжил речь, непривычно серьезную, не поднимая глаз от писанины своей непонятной. – Если тебе, друг Филипп, мало проклятой мельницы и ее мельника, помнишь, там, где погиб наш лучник, то мне – достаточно. А если и того не хватает, то как тебе моровая дева? Шотландец, мир его праху, прав, ты где такое видел вообще? Форменный кошмар. И вот мы здесь, запертые в этом трижды ненормальном городе.

– Чего раньше молчал? – поинтересовался де Ламье, хмурясь. – Да прекрати ты уже возюкаться с чернилами!

– Молчал я потому, что очень боюсь. Пишу из-за той же причины – мне наедине с собой страшно, так страшно, как никогда не было.

Жерар поднял взгляд, и де Лален, только глянув в очи друга, враз понял – не врет. Юный воин смотрел на товарищей, как воину вовсе не положено. Казалось, что еще чуть, и он убежит с воем.

– Заперты? Почему заперты? Нас здесь ничего не держит, кроме герцогского приказа разобраться, что с этим городком не так. Захотим, в седла и – адью.

– В кои-то веки де Сульмон прав. Снедает меня дерьмовое предчувствие, что просто так взять и уехать не выйдет, – сказал Уго.

– Почему?

– Дерьмовое предчувствие, мой юный друг. Дерьмовое предчувствие, как и было сказано.

– Предчувствия – это понятно, особливо когда они вот такого рода, – Жерар скривился, как бывает при близком расположении тех самых субстанций, что помянул германец. – Делать-то что думаете, господа старшие товарищи? Варианта я вижу всего два: собираем манатки и – адью, это раз. Пытаемся до конца выполнить приказ о расследовании, после чего собираем манатки. В любом случае лишний час здесь – он лишний, понимаете? Ведь дождемся!

– Чего дождемся? – хором переспросили господа старшие товарищи.

– Того, что как начнется – вмиг узнаем, а узнав, узнавать не захотим, да поздно будет.

– Дайте подумать! – вскинул руку Филипп. – Спешка – это сейчас самое поганое… Отчитываться перед Его Светлостью герцогом, а может статься, перед его сиятельством графом мне – не вам. Что сын, что родитель бывают ох как круты, коли у нас здесь прямо под носом целый заговор его величества короля. Причем исполнитель мертв – с него не спросишь, с его великолепия Людовика – подавно. А с меня – легче легкого. За бездействие. И чертовщину всю эту местную никто в расчет принимать не станет – нам просто не поверят. Не поверив, спустят псов, от всей души по нам пройдутся, а конкретно – по вашему покорному слуге. В такие времена престол на расправу уж больно скор и лют. После, может, пожалеют, да поздно будет. Посему дайте подумать.