Опасные земли

И де Лален, склонив голову, принялся думать. Спутники, со всем уважением отнесшиеся к доводу о лютости вышних сфер, не беспокоили командира долго. Человек нерасторопный мог бы вдумчивым образом дважды прочесть Credo. Наконец, Уго не выдержал.

– Ну?

– Я подумал и вот такой придумал рецепт, – Филипп решительно хлопнул ладонью по луке седла, аж кожа кордовской выделки заскрипела. – Жерар не хочет здесь лишнего часа проводить? Резонно. Столько, может, и не надобно. Будем разбираться, но скорым порядком. Будет допрос. По результатам – сворачиваем аудит и ходу отсюда!

– Нет ничего легче, – прогудел де Ламье, нехорошо сверкнув очами. – У нас половина конюшни наемных подонков. Поверенный помер, Бог ему судья. А его подручные? Сейчас вяжем всю банду и – гуськом на паром. Оттуда – в монастырь, это не так далеко. Там рассаживаем мерзавцев по подвалам, и тогда будет время и место для самого вдумчивого допроса. Ух я с ними пообщаю-у-усь! Они у меня не говорить – петь начнут. Да под запись! И тогда со спокойной душой и рапортом о выполнении расследования едем, мать его, домой. Вот показания, вот свидетели или обвиняемые, уж как пойдет – не нашего ума дело. И весь тебе хрен, до полденье! И весь дерьмовый рецепт! Уж чего тут думать-то!

– Толково! – восхитился де Сульмон.

Ему и немцу смерть как хотелось выбраться из Сен-Клера. Уго от переживаний даже сквернословить перестал, потом, правда, не сдюжив, начал по новой.

– Нет, дружище! – молодой бургундец аж головой затряс от такой невнимательности. – Не толково! И подумать как раз надо! Черт возьми, здесь половина города внезапно перемерла! Тьма народу, включая почти всех нобилей! Это их негодяи Синклера по-тихому перерезали? Смешно! Нам не только с французскими шашнями разбираться, а еще и со вспышкой чумы, если таковая вообще случилась. Где тела? Кто их хоронил? Почему умерли и умерли ли вообще? Хороши мы будем, если кто-то все-таки подхватил заразу и приволочет ее за реку!

– Что ты предлагаешь? – спросил де Сульмон.

– Перво-наперво прямо сейчас приволочь сюда самую подозрительную мразь во всем городишке – испанского доктора! Пусть покажет могилы, обозначит похоронные команды, доложит о французских наемниках, когда пришли, о чем с ним говорили – все-все-все! И вот тогда, как и советовал мудрый Уго, вяжем всю сволочь, и – в монастырь, где учиним дознание по всем правилам. А монахи еще и показания завизируют, им дано такое право в добрых землях герцогства! И, самое главное…

Филипп наставил палец, обведя им друзей.

– Чтобы на два пушечных перестрела рядом не случилось ни скользкого господина Петрония, ни его тощей милости дона Гектора! Ни слова им, ни взгляда, ничего! Эти двое замазаны в здешней грязи по самую маковку, с ними будем разбираться отдельным абонементом. После.

– Вот это и в самом деле толково! – похвалил Уго. – Наконец ты начал соображать.

– Я пошел за испанцем, – Жерар принялся подниматься, отложив перо и книжку, до половины исписанную его ужасным почерком.

– Тихо, тихо! Тебе никуда ходить не надо. Хименеса сторожат лучники? Так ты шепни Жано, чтобы тот незаметно передал приказ Анри. Его ребята пусть испанца и приведут.

От ясности целей бургундцу сделалось хорошо, ноющая боль в груди будто отступила. В самом деле, в столь неприятных обстоятельствах ему в жизни не доводилось плескаться. Тем более неприятных своей полной непонятностью. И вот когда в голове словно сама собой, как жандармы в строю эскадрона, сапог к сапогу выстроилась последовательность действий, Филиппу изрядно полегчало. Казалось бы, чего проще? Оставалось дождаться признаний Хименеса. В том, что они в самом скором скоре воспоследуют, рыцарь был совершенно уверен. Ведь доктор выглядел, да, судя по всему, и являлся человеком крайне изворотливым, но отнюдь не крепким. Не воинской стати. Если надавить – сломается. Уж очень страшен был Уго в гневе. Перед ним дрожали люди бывалые и тертые, куда как прочнее доктора с профессорской внешностью. Не маячил за ней тенью жизненный опыт и привычка общаться с чем-то по настоящему страшным. А вот за Уго таковой опыт даже не маячил – он был его воплощением, особенно если разозлить.

Со злобой у немца сейчас полный порядок – вон как кулачищи стискивает.

«Может, и бить не придется старого пройдоху!» – успел подумать Филипп, когда раздался троекратный стук в дверь, а затем из-за створки показалось рябое лицо лучника.

– Милсдарь, велели задержанного к вам? Так мы его, значит, это, привели.

– Молодцы! – Филипп поднялся с седла. – Заводи. И никого не пускайте в коридор, не желаю, чтобы подслушивали. Ясно?

– Сделаем, милсдарь!

Снаружи послышалось грубовато добродушное:

– Не трясись ты, доходяга, рыцарь у нас не злой, сильно не заобидит! Шевели копытами, мать твою, да смотри со страхов не обоссысь!

* * *

Доктор Хименес, скорее всего, за всю жизнь не слышавший в свой адрес разом столько приятных слов и пожеланий, выглядел растрепанным. Видать, лучники слишком рьяно взялись за исполнение приказа «взять, запереть, глаз не сводить». Спасибо, что не избили. А может, избили, но не сильно.