Опасные земли

«Не фурункул. Какой, к бесу, фурункул! Так воняет гангрена, и не просто гангрена, а человек, от нее, родимой, сдохший, обосравшись напоследок!» – вот что понял кутилье, умевший различать сорта разного амбре, как-никак – приличная карьера за плечами.

– Какого хера вы там устроили, говнюки? Нужник? Я вам обещаю, – дверь под напором стали затрещала, но еще не поддалась. – Сперва в рыло, а потом будете убирать это все руками…

– Крюшо, Крюшо, а чего это он, глянь, а! – ответил Жакуй тихим, очень не характерным для себя голосом.

Солдат обернулся, едва не таранив плечом пажа, который быстро, не разбирая дороги, семенил назад. В свете ламп, теплившихся в зале, в свете Жакуева фонаря было на что посмотреть. Точнее, на кого.

В проеме стояла фигура. Небольшая, тонкая, в длинном одеянии непонятного в скудном освещении цвета. Воняла именно она, фигура.

– Мать твою… – только и смог выдохнуть кутилье, в один миг поняв, кто замер перед ними. – Тот псих, что мы ночью заломали! Он у доктора тут лечился. Вроде…

– А он не бросится? – с надеждой спросил паж, приподнимая фонарь повыше, чтобы осветить лицо пришельца.

Не лицо, личина – бледная до синевы. Глаза неподвижные и словно из стекла. Из стекла, с той стороны коего выглядывал некто или нечто настолько злобный и чужой любым человеческим качествам, что против воли можно было завыть. Или обмочиться – что угодно, только бы не встречаться взглядами с этим. Свет, павший на морду существа, словно стал сигналом. Юноша, когда-то носивший имя Сорель де Латур-Шарези, открыл рот, протяжно застонав. Блеснули обломанные зубы. Стон перешел в хрип, а Крюшо без второго намека понял – точно, кинется. Вот прямо сейчас. Каким стремительным и чудовищно сильным могло быть это тщедушное тело, солдат помнил. А также то, что трое матерых лучников-гвардейцев в боевом облачении едва смогли взять его на кулачках.

Поэтому какие, на хрен, кулачки.

Оно бросилось, прыгнуло с места, сразу, без разбега – вперед, выставив скрюченные пальцы. В тот же миг прыгнул и кутилье. Навстречу и влево, раскручивая тяжелый, не боевой, но на славу отточенный топор.

Полет острой стали пересек путь существа. На уровне шеи, точно и аккуратно, как скальпель хирурга. Мышцы, кожу, жилы и позвоночный столб лезвие развалило, не встретив сопротивления. Голова завалилась на плечо юноши, удерживаемая лишь остатками плоти. В потолок, на стены ударил кровяной фонтан, впрочем, почти сразу иссякнув. Молодой Сорель де Латур по инерции достиг пажа, ударился, обдав того юшкой, и рухнул на половицы. Босые ноги мелко сучили в луже красной, остро пахнувшей ржавчиной крови.

Жакуй, так и не выпустивший фонаря, стоял, привалившись к стене, широко открыв рот и еще шире – глаза. Он судорожно втягивал воздух, начисто утратив волю. Из забытья его вырвал Крюшо. По-простому – грубой пятерней.

– Чего замер! Надо доложить! Да очнись, тряпка! – звук отменной оплеухи. – Шевелись давай!

– А?! – встрепенулся паж, словно разбуженный пощечиной.

– Сказал бы я тебе! А ну, пошел! – кутилье, ухватив ворот слуги, буквально поволок его к выходу.

Но позади вдруг протяжно заскрипели половицы. Паж и солдат оборотили взгляды к покинутой прихожей. При дверях стояло тело со свисающей на бок головой. Лицо превратилось в кровавую маску, на которой продолжали жить глаза, исполненные прежней злобой. Зубы клацнули, пошатнувшись, монстр двинулся на служивых. Впечатлился даже Крюшо. Он матерно завопил и огромными скачками умчался из зала. За ним семенил Жакуй, тихо подвывая от ужаса.

Ретираду провожали раскаты грома, вой ветра и стаккато, которым дождь стучался в крышу, стены и окна.

Вслед беглецам двинулось и наполовину обезглавленное нечто, совершенно не обращавшее внимания на некоторый непорядок с организмом.

* * *

Из стойла с арестантами раздавались смертные крики. Люди убивали друг друга. Зубами, ногтями, руками, убивали, забыв, что они люди, или когда-то ими были. Один наемник, умудрившийся распустить путы на руках, сорвался с жерди и добежал до дверей. Он повис на решетке, тряся ее, выкрикивая нечленораздельные мольбы. Даже руку одну просунул между прутьями, будто в попытках протиснуться наружу из денника, превратившегося в круг ада.

Через недолгие мгновения сзади сверкнули обезумевшие глаза, чьи-то пальцы вцепились в шевелюру несчастного. Нелюдская, звериная сила оторвала немаленького бандита от решетки, а потом с размаху впечатала его голову в прутья. И еще, и еще, и еще раз. Наружу полетела кровь, ошметки мяса и зубы. Бриганд испустил вой, которому невозможно было заглушить треск сокрушаемых костей, вой превратился в стон, да так и затих. Затих и наемник, только застрявшая меж прутьев рука торчала наружу, как нелепый и немой крик «Помогите!».

Из-под двери на пол потекла кровь.

Неспешная лужа расползалась все шире, затекая поверх того самого застарелого пятна, что так насторожило в ночь заезда Уго, а утром – Филиппа де Лалена.