Операция «Наследник», или К месту службы в кандалах

– Но почему только на недельку? Священный брак – это на всю жизнь.

– Одна бутылка – на всю жизнь? – фыркнул Артемий Иванович. – Лучше уж рубль.

– Ну вы, батенька, и шутник, – принужденно рассмеялся Стельмах. – Я вам про свою дочь говорю.

– Да при чем тут дочь! Вы мне рубль выдайте и я поехал, – сказал Артемий Иванович и пошел в коридор.

Слушая, как Владимиров кряхтит, влезая в рубинштейновское пальто, которое Стельмаху пришлось выкупить у композитора, брезгливо отказавшего взять его после того, как оно было ношено полицейским агентом, надворный советник почувствовал, как спадает с его глаз наваждение и сомнения относительно башни с золотой маковкой тотчас прохватили его.

– Февронья, ты не хочешь на дачу с женихом съездить?

– Это еще зачем? – искренне удивилась та.

– На башню слазишь, а потом мне доложишь, видать ли оттуда в телескоп Петергоф.

– Да как же это – в телескоп?

– Ну, без телескопа. В кулак глянешь. Собирайся и езжай.

– А обратно я могу не успеть, – деланно смущаясь, сказала Февронья. – Может, мне и на ночь придется оставаться.

– Ничего не знаю, – сказал Стельмах. – Я что, по-твоему, без ужина сидеть буду? Взглянешь на башню – и назад.

Так Артемий Иванович нежданно-негаданно получил себе попутчика. Извозчик, который вез их на Балтийский вокзал, то и дело оглядывался на потемневшего лицом Артемия Ивановича и даже хотел свезти его к доктору, но Владимиров отказался. На поезд в Петергоф, отходивший в пять минут шестого, на котором обычно возвращался Артемий Иванович, из-за долгих сборов Февроньи они опоздали, но следующий, к счастью, отправлялся через двадцать пять минут и они сели на скамейку в вагоне третьего класса. Кухарка выпросила у Артемия Ивановича купить ей семечек и стала лузгать их, сплевывая в кулак.

– Разве вы не рады, что я поехала с вами? – спросила Февронья. – Все время молчите, как пень. И то верно, чего радоваться, мне сегодня возвращаться надо. Посмотрю вашу башню – и сейчас назад тронусь.

В мыслях Артемия Ивановича царил совершеннейший кавардак. Он понимал, что эта поездка – полный его крах, что вот сейчас, менее чем через час, станет ясно, что все деньги Стельмаха он профукал, и ему останется только поспешно скрываться, а денег на бегство у него осталось рублей двадцать. И отвечать на вопросы Февроньи было нечего.

Желающих ехать в Петергоф было мало. В вагоне сидели несколько военных, рядовых конногренадер и улан, в дальнем конце сидели несколько женщин-паломниц в черных платках, а совсем рядом от Артемия Ивановича и его дамы расположился старый монах из Троице-Сергиевой пустыни с длинной сивой бородой и несколько молодых послушников, реденькие бороденки которых походили скорее на пародию на этот признак мужественности, чем на собственно бороды.

– Можна, ваше благородие, я тут рядом с вами сяду? – гнусаво спросил Владимирова вошедший в вагон господин в худом казенном пальтишке мышиного цвета и в морских сапогах поверх штанин. – Мени не далеко ехаты, тильки до Петергофу.

– Да сидите уж, – сказал Артемий Иванович, которому сейчас было совершенно наплевать, с кем им придется проделать путь до Петергофа. Он был озабочен поисками выходов из своего ужасного положения, а выходы никак не находились.

– Може, вы хотите отведать яблучек? – спросил их попутчик и, шмыгнув простуженным носом, протянул бумажный пакет с яблоками.

– Да подавись ты своими яблоками! – огрызнулся Владимиров. – Может, они у тебя отравлены.

– Зовсим и не отрувлены. Трохи червывые, так у нас на крейсери для матросив все червывое.

– Мозги у вас, сударь, червивые! – заявил Артемий Иванович.

– Дозвольте тоди вас угостыть, сударыня, – настырный попутчик вытер мокрый нос о шарф, обмотанный вокруг шеи, и протянул Февронье яблоко в черной руке с грязными обгрызенными ногтями.

– Артемий Иванович, можно мне скушать яблочко? – спросила кухарка у Владимирова.

– Скушай, скушай, Хавронья, может, подавишься, – пожелал ей Артемий Иванович, так и не придумавший, как ему избавится от нежелательной спутницы.

– Не ешь, дева, сие яблоко, – встрял в их разговор сивобородый монах, которому надоело поучать послушников, покорно кивавших на любую его реплику, – потому как этот зловредный хохол, козел смердючий, словно Диавол, принявший на себя вид змея, хочет соблазнить тебя сим плодом, как Еву искусил он плодом запретным, чтобы поссорить тебя с твоим муже, которого ты есть кость от кости его и плоть от плоти его, и оставил муж твой отца своего и мать свою и прилепился к тебе, чтобы были двое одна плоть.

– Это не я к ней прилепился, это она ко мне пристала, как дерьмо к ляжке! – гневно возразил монаху Артемий Иванович.

– А вы, святой отец, замовчите, тому як видкиля вам знаты про плоть, и до ниж вона прылепляется, – набросился на монаха хохол.

Встав, он опустил окно и высморкался на ветер, несший мимо густой черный дым из паровозной трубы вперемешку с огненными вкраплениями искр. – У нас в Лондоне за таки мовлення в суд ташшыли!