Опиум

Губы вытолкнут лишь: «Сугуба
Эта пагуба, мон шери…»
Принимая впотьмах суккуба
За племянницу из Твери.

И с припевочкой сей зловещей,
Многозначащей, как «вообще…»,
Словно в лона безмолвных женщин
Погружаешься в тьму вещей.

Но в том месте, где пела глина,
Воздух всё ещё прян и густ.
И срывается с губ: «Фаина!»
И — «Шарлотта!» — слетает с уст.

Из глубины воззвах

Когда меня крюком железным
Потащит дьявол в жерло тьмы,
Я воззову к Тебе из бездны.
Внемли же дерзостному «Мы».

В дурном бессмертии мытарства
Душа из мрака воззовет:
«Казни! Но дай же видеть Царства
Мне и отсюда горний свет!»

Тень тени вопиет беззвучно.
Лишь эхо эха глас её.
Но там, где даже гибнуть — скучно,
Со мной, во мне Лицо Твоё.

Я — мёртвый пёс. Не знаю лада.
Но вечной пытки пригубя,
Из раковой палаты Ада
Хриплю: «Я так люблю Тебя!»

Мытарь

Мне у Тебя ничего не вымолить
Даже за гнойный стигмат стиха.
Имя Твоё недостоин вымолвить
Устами чёрными от греха.

Окостенел от ступни до темени
В самой промозглой из вольных воль.
Мозг мой — как сгусток ползучей темени.
Мне о Тебе и помыслить — боль.

Хоть проползти по кайме, по краю мне
Мира (не то что бы — к алтарю),
Точно хула. Как на праздник в храме
Вечно вонючему золотарю.

Звезда, чадя, догорит ракетою,
Вычертив путь пальцеглазой судьбе.
Гортанью, съеденной спирохетой,
Молитву мою промолчу Тебе.

Нет у меня ни лица, ни имени.
Истаю — воск от лица огня.
Но Ты, Милосердный, Благой, Любимый мой,
Помысли о мне, назови меня.

(Вот и прошла зима тревоги нашей)

Вот и прошла зима тревоги нашей,
Мы восемь месяцев питались пшённой кашей,
Но скоро перейдём на кресс-салат.
Прозрачные от авитаминоза,
Войдем в лазурь, где звонкая заноза…
Земля, как стрикерша, срывает маскхалат.

Вот и пришла весна болезни лютой…
И мы стареем с каждою минутой.
Чума и пир. Сид Баррет, пой зарю!
СПИД шпарит, но поближе к первомаю
Мы разменяем сансару на майю,
Я это вам, как гуру, говорю.

Потом придёт и лето нашей скорби,
И солнце будет плавать в мёртвой колбе,
А полдень станет плавить и знобить…
Но средь кустов рассветных Иван-чая
Взойдёт мачьё, головками качая,
Чтобы о скорби временно забыть.

А там придёт и осень нашей смерти,
Как лист опавший в авиаконверте.
Леса без птиц да книга без страниц.
Мне наплевать на вопли Аполлона,
Но слышу вдруг: «Иди-ка, братец… В лоно.»
И вот иду, уже не зря границ.

Опыт сравнительной танатологии