Орландо

Снаружи домов – еще одно последствие сырости – с невиданным размахом разросся плющ. Здания из голого камня буквально утопали в зелени. Ни один сад, каким бы образцовым ни был изначально, не обходился теперь без зарослей кустарников, живописных дебрей, лабиринтов. Спальни, где рождались дети, наполнились сумрачно-зеленым светом, а гостиные, где за плюшевыми шторами жили взрослые, – коричневым и лиловым. Перемены не ограничились миром вещей. Сырость проникла и в души. Мужчины ощутили холод в сердцах, сырость в умах. В отчаянном стремлении придать чувствам хоть какую-то теплоту они прибегали к самым разным уловкам. Любовь, рождение и смерть окутывались множеством красивых фраз. Разделение двух полов все больше усугублялось. Открытые разговоры стали недопустимы. Обе стороны погрязли в тайнах и экивоках. И так же, как сырость почвы снаружи способствовала бурному росту плюща и вечнозеленых растений, сырость внутри обеспечивала не меньшее плодородие. Жизнь обычной женщины превратилась в череду деторождений. Замуж она выходила в пятнадцать и к тридцати годам успевала родить пятнадцать или восемнадцать детей, поскольку близнецы появлялись часто. Так возникла Британская империя, и так (ибо сырость не остановить, она просочилась даже в чернильницу) фразы распухали, прилагательные множились, лирика разрасталась до эпоса, а мелкие пустяки, прежде умещавшиеся в эссе длиной в колонку, – до энциклопедий в десять или двенадцать томов. Ну а свидетелем того, какой эффект это произвело на натуру чувствительную, неспособную противиться переменам, послужит нам Евсевий Чабб. В самом конце своих мемуаров он повествует, как однажды утром, написав тридцать пять листов «буквально ни о чем», закрутил крышечку чернильницы и вышел прогуляться по саду. Вскоре он обнаружил, что углубился в заросли кустарника. Над головой поскрипывали и блестели бесчисленные листья, ногами он «попирал еще миллион листьев павших». В конце сада густо дымил сырой костер. И он понял, что с подобным изобилием не справится никакой огонь. Куда ни глянь, везде буйствовала растительность. Огурцы «приподкатывались по траве прямо к ногам». Гигантские кочаны цветной капусты возвышались друг над другом, и его расстроенному воображению казалось, что они соперничают по высоте с вязами. Куры непрерывно несли яйца какого-то совсем блеклого оттенка. Со вздохом помянув собственную плодовитость и бедняжку-супругу Джейн, маявшуюся в заточении пятнадцатыми родами, он задался вопросом, вправе ли винить пернатых? Чабб посмотрел в небо. Разве сам купол небосвода или великий фронтиспис Небес, коим является небо, не свидетельствуют об одобрении или скорее попустительстве всей Божественной вертикали? Ибо там и зимой, и летом, год за годом, облака кружатся и кувыркаются, подобно китам, размышлял он, или даже слонам; и невольно напрашивалось сравнение, давившее на него тысячами воздушных акров – само небо, раскинувшееся над Британскими островами, не что иное, как огромная перина, и неприметное на первый взгляд плодородие сада, спальни и курятника позаимствовано именно оттуда. Он пошел в дом, написал процитированный выше фрагмент, сунул голову в газовую духовку и, когда его нашли, уже не подавал признаков жизни.