Орландо

Отныне Орландо преисполнилась в душе (ибо все это происходило в ее душе) глубокого почтения к духу своей эпохи, словно – если сравнивать великое с малым – путешественник, у которого в углу чемодана спрятана коробка сигар, по отношению к таможеннику, ставящему пометку мелом на крышке. Ибо она сильно сомневалась, не обнаружится ли при более тщательном изучении глубин ее души чего-нибудь в высшей степени запретного, за что придется расплачиваться до конца своих дней. Каким-то чудом ей удалось выказать почтение духу времени, надев на палец кольцо и найдя мужа на болоте, любя природу и не будучи ни сатириком, ни циником, ни психологом – этих качеств точно не утаишь – и успешно пройти досмотр. Орландо испустила глубокий вздох облегчения, как, впрочем, и следовало ожидать, ибо отношения между сочинителем и духом времени отличаются беспредельной деликатностью, поскольку от согласия между ними зависит судьба произведений. Ей посчастливилось устроить все самым наилучшим образом: не нужно было ни бороться со своим временем, ни подчиняться ему – она стала его частью и при этом не изменила себе. Итак, теперь она могла писать, чем и занялась. Орландо писала. Орландо писала. Орландо писала.

* * *

Стоял ноябрь. После ноября приходит декабрь. Затем январь, февраль, март и апрель. После апреля приходит май. Следом идут июнь, июль, август. За ним сентябрь. Потом октябрь, и вот перед нами снова ноябрь – так и год прошел.

Подобный метод написания биографии хотя и не лишен определенных достоинств, пожалуй, несколько примитивен, и читатель, если мы станем придерживаться его и дальше, вправе нас упрекнуть, ведь он и сам может полистать календарь и сэкономить ту сумму, которую издательство «Хогарт Пресс» сочтет нужным назначить за эту книгу. Но что же делать биографу, если персонаж ставит его в затруднительное положение, как сейчас Орландо? Жизнь, с чем согласятся все, чье мнение стоит учитывать, единственный подходящий предмет изображения для биографа; жизнь, согласятся те же авторитетные источники, не имеет ничего общего с тем, чтобы сидеть на стуле и думать. Мысль и жизнь – как два разных полюса. Следовательно, поскольку Орландо занята именно тем, что сидит на стуле и думает, нам не остается ничего иного, кроме как цитировать календарь, перебирать четки, ковыряться в носу, помешивать дрова в камине, глядеть в окно, пока она не закончит. Орландо сидит так тихо, что услышишь, как упадет булавка. И лучше бы она упала! Тоже ведь жизнь отчасти. Или в окно впорхнула бы бабочка и устроилась на спинке стула – чем не действо, достойное пера! Или представьте, что Орландо убила осу. Можно хвататься за перо и писать. Ведь пролилась бы кровь, пусть и осиная. Если есть кровь, есть и жизнь. Хотя по сравнению с убийством человека убийство осы пустяк, для романиста или биографа это тема куда более подходящая, чем грезы наяву, раздумья на стуле день за днем, с папиросой, листом бумаги, пером и чернильницей. Если бы только персонажи, посетуем мы (ибо наше терпение на исходе), считались со своими биографами чуть больше! Разве можно спокойно смотреть, как герой, на которого потрачено столько времени и сил, отбивается от рук и ублажает себя – судя по страстным вздохам, заливающему щеки яркому румянцу или мертвенной бледности, по глазам, сияющим, как лампы, или гаснущим, как свет в сумерки, – что может быть более унизительно, чем наблюдать за бессловесными проявлениями чувств и душевного трепета, если мы знаем, что вызывает их сущая ерунда – мысль и фантазия?