«Осада человека». Записки Ольги Фрейденберг как мифополитическая теория сталинизма

И вдруг образ осады. <…>

Я видела, как лоб умирающего отца становился покатым, точно у кретина. Я видела самое себя, когда, дрожа от жадности, я укрывалась от мамы и в кухне, одна, в полутьме, трепетно жевала и запивала бурдой. Я видела, как мы с матерью, глубоко тая, внутренне соревновались, у кого останется, чья из нас, недоеденная доля. Я видела, как рыли яму для матери и как ее гроб опускали в зеленое болото (XXVIII: 5, 36).

Она добавляет:

Как-нибудь добрести до могилы. <…> Да искуплю я свою душу, видевшую Сталина и Гитлера, этими страданьями своих последних лет!» (XXVIII: 5, 36)

Заканчивая тетрадь № XXVIII (в январе 1948 года), Фрейденберг вновь думает о конце записок:

Можно эту часть записок закончить. Как в сберегательной кассе, пора „закрыть счет“. Эти три года жизни ничего, кроме ликвидации, мне не дали (XXVIII: 20, 90).

Но перед тем как закончить «ликвидацию» своей жизни, она пишет о намерении дополнить записки историей тех лет, которые еще не были ею описаны:

Еще ждет меня тяжелая задача, от которой я инстинктивно уклоняюсь. Мне необходимо вызвать из могилы свое прошлое, чтобы заполнить в записках лакуны от поступления в Университет до блокады. Мне надлежит воскресить маму, Хону [И. Г. Франк-Каменецкого], страстный путь науки, свои упованья! Перевоплотиться в ту, которая любила Б.! (XXVIII: 20, 90)

Однако «вызвать из могилы» свое прошлое кажется ей мучительным. Она приступит к этой задаче под знаком «истории» и перед лицом вселенной, местом встречи с которой она назначает свои тетради:

Но я сделаю этот крестный путь. Пафос истории во мне сильней, чем мои страданья. Я говорю со священным пространством, с миром, который был моей духовной метрополией с первых дней сознания. Больше всего на свете я любила «все» и нет во мне громче импульса, чем этот жизненный самоотчет, чем этот тет-а-тет со вселенной, именуемой тетрадью (XXVIII: 20, 90).

Поставленная цель оттягивает окончание записок, оттягивает смерть:

Последняя глава. Даю честное слово тетрадям, что больше этим писательством заниматься не буду. Допишу – и точка. Мне предстоит заполнить лакуну от поступления в Университет и до войны (XXXI: 23, 20–21).

К этой задаче Фрейденберг приступит зимой 1948/49 года.

Сейчас она вновь обращается к мысли о смерти: «Я дольше жить не могу». Вновь обращается к проблеме тела: «я лежу и думаю, куда девать это оставшееся непогребенное тело. Увезти его и бросить? Свалить в воду? Выкинуть из окна? Набить его микробами? Отравить?» (XXVIII: 21, 91)

В конце тетради XXVIII стоит дата: «14 января 1947 г.»; это явная ошибка – идет 1948 год, но время как будто остановилось.

Но и на этот раз Фрейденберг продолжала писать и исписала еще шесть тетрадей (№ XXIX–XXXIV)52. Она завершила записки 10 декабря 1950 года, когда, после долгих колебаний, покинула университет и ушла на пенсию.