Осень в Пекине. Рассказы

Он остановился и обратил свои мысли на 45 градусов влево. Абсолютно бесполезно выискивать пошлые слова по отношению к девице, которая не представляет собой ничего иного, кроме отверстия с волосами вокруг, и которая... Еще поворот на сорок пять градусов, поскольку этот аргумент не удовлетворяет... Нужно овладеть ею, сорвать с нее все прошлое, раздавить его между пальцами и самому пользоваться ею. Правда, после рук Анны от нее немногое останется, она сильно увянет: под глазами появятся круги, сквозь кожу будут просвечивать вены, мускулы станут дряблыми. Она вся истреплется, иссохнет, как колокол с повисшим языком. Не останется более ничего свежего. И ничего нового. Надо было овладеть ею до Анны. Быть первым. Открыть для себя ее новый запах. Например, это могло произойти после посещения танц-клуба — обратная дорога в машине, рука вокруг ее талии, дорожное происшествие, ей становится страшно. Они сбили Корнелия Онта, и он лежит на тротуаре. Он рад: ему не придется ехать в Эксопотамию, а для того, чтобы увидеть, как мужчина целует женщину, вам, господа и дамы, достаточно обернуться или же войти в вагон в тот момент, когда мужчина целует женщину, потому что всегда именно мужчина целует женщину, и его руки пробегают по всему ее телу, а сам он пытается ощутить ее запах; однако не в мужчине дело. Отсюда действительно следует ощущение возможности того, что достаточно провести остаток жизни, лежа на подстилке, плевать, свесив голову вниз, и воображать, что так можно плевать до конца жизни, а это представление не соответствует действительности, потому что до конца жизни не хватит слюны. Плевать, свесив голову, все же облегчает жизнь, но люди недостаточно этим занимаются. В их оправдание следует сказать...

Профессор Жуйманжет хлопнул Ангела по плечу, и тот вздрогнул.

— Ну, что с интерном? — спросил он.

— Хм...— ответил Жуйманжет.

— Что это значит?

— Придется подождать до завтрашнего вечера и отрезать ему руку.

— Это настолько серьезно?

— С одной рукой тоже можно жить,— сказал Жуйманжет.

— Это значит — жить без одной руки,— поправил Ангел.

— Пожалуй. Если хорошо развить эту мысль, принимая во внимание определенные изначальные положения, можно прийти к выводу, что жить можно вообще без тела.

— Такие мысли недопустимы,— сказал Ангел.

— Во всяком случае, должен вас предупредить, что меня скоро упрячут в тюрьму.

Ангел встал. Теперь они шли в обратную от гостиницы сторону.

— Почему?

Профессор Жуйманжет достал из внутреннего левого кармана небольшой блокнот. Он раскрыл его на последней странице. Там в две колонки были записаны имена. В левой колонке одним именем больше.

— Взгляните,— сказал профессор.

— Здесь записаны ваши больные? — спросил Ангел.

— Да. Слева — те, которых я вылечил. Справа — те, что умерли. Я могу продолжать работать до тех пор, пока тех, кто слева, больше.

— То есть?

— Я хочу сказать, что могу продолжать убивать людей в равной пропорции с числом тех, кого я вылечил.

— Убивать просто так?

— Да. Конечно. Я убил Пиппо, и количество сравнялось.

— И умерших не стало больше, чем выздоровевших!

— Два года тому назад,— сказал Жуйманжет,— после смерти одной из пациенток, у меня началась неврастения, и я убил немало людей. Это было глупо, потому что никакой пользы я для себя не извлек.

— Но вы можете вылечить многих пациентов и жить себе спокойно,— сказал Ангел.

— Здесь нет больных,— сказал профессор.— А выдумать их невозможно. И, кроме того, я не люблю медицину.

— А что же с интерном?

— И в этом моя ошибка. Если я его вылечу, она будет исправлена. Но если он умрет...

— Надеюсь, рука не проходит по вашему списку?

— О нет! — сказал профессор.— Просто рука не считается!

— Понимаю,— сказал Ангел и добавил: — Тогда почему вас должны упрятать в тюрьму?

— Таков закон. Вам это должно быть известно.

— Видите ли,— сказал Ангел,— вообще-то никто ничего не знает. Даже люди, которые обладают какими-то знаниями, умеют манипулировать мыслями, перетирать их и представлять таким образом, чтобы всем казалось, будто они оригинально мыслят, никогда не обновляют своего арсенала объектов для перетирки, и таким образом их высказывания на двадцать лет опережают предмет обсуждения. Отсюда следует, что они довольствуются одними лишь словами, а мы ничего не можем постичь.

— Не стоило пускаться в философствования для того, чтобы объяснить мне ваше незнание закона,— сказал профессор.

— Конечно, однако любые рассуждения должны обрести какое-то определенное место,— сказал Ангел.— Если это только рассуждения. Лично я склонен считать их обычными рефлексами здорового и способного к констатации индивидуума.

— К констатации чего?

— К объективной констатации, без предрассудков.

— Вы могли бы добавить "без буржуазных предрассудков",— сказал профессор.— Так многие говорят.