Ошибка каскадера

— Продолжаю, — сказала Катя, единственная сохранявшая серьезное лицо. — Елена Владимировна, естественно, Илюшину просьбу пересказала его дедушке. А яблоко от яблони недалеко падает, и Бориса Анатольевича во всей этой истории заинтересовало только одно. «Каким образом Ленька Фридман умудрился стать итальянским мафиозником? — спросил Борис Анатольевич у твоей бабушки. — У них что, там своих бандитов не хватает? Они что, уже друг друга все перехлопали?»

— И это твой будущий дедушка, — обратилась она к Алене.

— No way! (Ни за что!) — продолжая хохотать, сказала Алена.

Смех и шутки еще долго продолжались, и только Алена как-то неожиданно погрустнела, прекратила хохотать и почувствовала, как глаза у нее наполняются слезами.

5 июня Алена села в самолет финской компании, летевший в Хельсинки, а затем в Санкт-Петербург. Перед проходом вовнутрь аэропорта Алена с бабушкой, крепко обнявшись, плакали, а стоявший рядом Бориска успокаивал их обеих. Наконец он разъединил их, и Алена скрылась в недрах здания аэропорта.

7. Тамара

2006 год начался для Тамары спокойно, без каких-либо событий и не предвещая никаких особенных изменений; зато неожиданно бурно и счастливо прошла вторая половина года.

Во-первых, ей на работе дали два бесплатных билета на круиз по Волге. Тамара сразу же предложила Андрею поехать с ней, заранее зная, что он откажется.

— Извини, милая, но мне тут надо поработать… — сказал Андрей, равнодушно относившийся к таким мероприятиям, и, обняв ее за талию левой рукой, прижал к себе. — Предложи своему Светику или Авику.

Такого поворота она никак не ожидала. Ей даже на секунду стало стыдно. Но только на секунду.

— Хорошо, сиди здесь в своем дыму, а я поеду с Авиком, потому что Светик не может, — не вдаваясь в подробности, сказала Тамара.

— Вот и умничка.

Тамара с Авиком прилетели в Нижний Новгород за день до отхода теплохода. Они сняли номер в гостинице на Большой Покровской улице, в самом центре Старого города, как и тогда, в Таллине. Позавтракав в гостиничном ресторане, дорогом и невкусном, они пошли бродить по городу. Они долго осматривали Благовещенский и Печерский монастыри, гуляли по набережным Старого города. Ночью была любовь. С такой жадностью, с таким остервенением, словно она была последней в их жизни и им надо было насытиться ей до конца, до того предела, когда уже не остается никаких сил.

Утром они стояли на палубе и, облокотившись на фальшборт, наблюдали, как их пароход медленно отходит от причала.

— Эпштейн! Твою мать! — раздалось вдруг за их спиной.

Они обернулись на хорошо знакомый голос. На них, раскинув коротенькие здоровенные ручищи с огромными кистями, наступал невысокий широкоплечий мужчина с радостной улыбкой на безошибочно еврейском лице, с горбатым большим носом и толстыми губами.

— Томка, это ты?! — не унимался мужик, подойдя вплотную. Глядя на их оторопелые, ничего не понимающие лица, он опять взревел: — Да это же я! Фимка Бронштейн из 10-го «Б». Не узнали, что ли?!

— Фимка?! — вскрикнула Тамара и через секунду уже висела у него на шее.

Фимка Бронштейн был известным на всю школу непримиримым борцом с любыми проявлениями антисемитизма. Сам Фима был евреем только наполовину. Его мать — известный экономист, профессор экономики Ленинградского университета — в юности влюбилась в довольно некрасивого, но отчаянного еврейского парня, который однажды спас ее от уличных хулиганов. Когда дело дошло до свадьбы, украинские родители Лиды Коваленко и еврейские родители Семена Бронштейна встали на дыбы. Но ни тем ни другим это не помогло — Сема Бронштейн пришел в квартиру Коваленко, когда ее родителей не было дома; дал в морду Лидиному брату; забрал Лиду и увез ее в неизвестном направлении. Когда у них родился мальчик, Сема дал ему имя своего деда Ефим, а Лида — свою фамилию Коваленко. Но фамилия Коваленко мало помогала Фиме, который взял от деда не только имя, но и внешность. Как принято говорить, бьют не по паспорту, а по морде, и Фиме в детстве не раз приходилось терпеть издевки и даже побои. Но типично еврейское лицо у Фимы совсем не сочеталось с могучим телом на коротких ногах и с огромными кулаками, всегда бывшими наготове. Натерпевшись в детстве из-за своей внешности немало издевательств, Фима, когда подрос, стал непримиримым борцом с антисемитизмом. Он не задумываясь сразу давал своим здоровенным кулаком в морду любому, кто хотя бы намеком выдавал свои антисемитские настроения, — возраст или положение антисемита для Фимы не имели значения. При получении паспорта Фима категорически заявил родителям, что берет фамилию отца Бронштейн. Фимку бы давно выгнали из школы, да и посадили бы, если бы не его именитая мать, которой не раз приходилось спасать сына от закона. Даже в армии Фимка чуть ли не до смерти забил майора только потому, что тот произнес его фамилию Бронштейн, нарочито картавя. Фимке грозил трибунал со всеми вытекающими последствиями. Пришлось матери лично обращаться к коменданту военного гарнизона.

— Что ты здесь делаешь? — успокоившись, удивилась Тамара.