Осколки голограммы

Полоцкая отмечает, что Дуня Сигарёва напоминает Евдокию Кукшину. Рассудина представляет очень сходный, практически тот же литературный тип женщины, отказывающейся от общепринятых условностей в отношениях с мужчинами, проповедующей самостоятельный образ жизни. И Сигарёва, и Рассудина проявляют некоторую бесцеремонность, внезапно придя в дом к уже женатому герою. Но у Чехова этот образ разработан гораздо глубже, чем у его предшественников. В набросках к повести это «инсипидка (от франц, insipide — безвкусный, нескладный, нелепый)» (Чехов С. IX: 453). В окончательном варианте в начале повести герой, видя Рассудину, привычно замечает, как она некрасива и угловата, как у нее наготове «целый поток слов, много раз уже слышанных раньше». Спустя некоторое время, встретившись с ней, он думает: «какова, должно быть, внутренняя сила у этой женщины, если, будучи такою некрасивой, угловатой, беспокойной, не умея одеться порядочно, всегда неряшливо причесанная и всегда какая-то нескладная, она все-таки обаятельна» (Чехов С. IX: 74). Судьба этой женщины намечена у Чехова несколькими штрихами, и намечена как трудная и вероятно несчастливая, но потенциал характера, как он обозначен Чеховым, разворачивает читателя от типа к индивидуальности[602] и дает возможность предполагать большее количество возможных вариантов развития сюжета.

И у Полонского, и у Чехова герой, женившись по любви, испытывает мучительную ревность. Атуева эта ревность доводит до попытки самоубийства (стараниями предусмотрительного доктора заведомо неудачной); после этого случая недоразумения разрешаются, и продолжается счастливая и разумная супружеская жизнь. Герой Чехова знает, что он не любим. «Он ревновал ее к знакомым студентам, к актерам, певцам, к Ярцеву, даже к встречным, и теперь ему страстно хотелось, чтобы она в самом деле была неверна ему, хотелось застать ее с кем-нибудь, потом отравиться, отделаться раз навсегда от этого кошмара» (Чехов С. IX: 58).

И у Полонского, и у Чехова герой предполагает соперника в своем приятеле. В «Женитьбе Атуева» это Тертиев. Атуев подозревает его в связи со своей женой вследствие ошибок, случайных совпадений и неправильных выводов.

У Чехова этот возможный соперник – Ярцев. Это, как и Тертиев, незаурядная личность, внешне привлекательная и разносторонняя: «Он вместе с братьями Лаптевыми кончил на филологическом факультете, потом поступил на естественный и теперь был магистром химии <…> а преподавал физику и естественную историю» (Чехов С. IX: 53). Это человек, у которого есть ощущение личного и исторического будущего. Никаких подозрений ревнующий муж не испытывает, но в финале повести намечен (а в первоначальной редакции он был еще более сильным) сюжетный поворот – возможность взаимной влюбленности Юлии и Ярцева, сошедшегося с Полиной Рассудиной. В печатном варианте повесть заканчивается тем, что Юлия признается в любви Лаптеву; Лаптев видит, что Ярцев «как-то радостно и застенчиво» смотрит на его жену, и думает «о том, что, быть может, придется жить еще тринадцать, тридцать лет… И что придется пережить за это время? Что ожидает нас в будущем?

И думал:

“Поживем – увидим”» (Чехов С. IX: 91).

Признание жены указывает на возможность тихого человеческого счастья (один вариант финала). Едва намеченная возможность поворота в отношениях героев лишает финал определенности и завершенности, указывая на грядущую катастрофу, минимум испытание (второй вариант финала). Решение героя по поводу будущего: «поживем – увидим» – являет читателю то самое «перерождение» (устами героя Полонского), следствие человеческой зрелости, испытанности реальным жизненным опытом, а не мечтой или «фразой». И это третий и самый важный вариант финала[603].

Несмотря на то, что Полонский и Чехов обратились, что называется, к «вечному» сюжету, который можно было бы назвать слишком общим, все же сходство в расстановке персонажей и в сюжетных ходах представляется не случайным. Еще более примечательными, на мой взгляд, являются различия двух индивидуальных манер.

Герои Полонского, в сущности, статичны. Поэт Божьей милостью, он убедительно ведет читателя через смену состояний героя: от равнодушия – к счастью любви, от счастья любви – к муке ревности, от муки ревности – к облегчению и наслаждению покоем. Но характер и судьба героя не изменились (о чем говорит Тертиев). «Женитьба» Атуева выявила разрыв между фразой — и убеждением и реальной жизненной практикой. Внешние изменения (переход от литературы к службе, обзаведение детьми и проч.) не продиктованы пережитым опытом и не подразумевают качественного изменения героя. Герой, возможно, перестал быть фразером-проповедником, но, судя по финальному монологу Тертиева, не изменил своему обыкновению проживать жизнь «головой», а не всем существом – и мыслями тоже. Иными словами, «Гамлет» с его авторефлексией и жизнь (его собственная, его ближних, общества) с ее динамикой существуют словно бы параллельно.