Осколки голограммы

Думается, этими качествами характера герой автобиографического рассказа обязан литературе. Некрасов рассматривал себя в ракурсе литературного героя и соответственно рисовал свой характер. На «литературность» характера героя автобиографического рассказа указывают и существенные несовпадения с реальными обстоятельствами жизни поэта: тщательно подчеркиваемые безработица и нищета, вследствие которых герой жил на средства полюбившей его девушки.

Упоминание Колбасина о «веселье, ужинах, театрах», богемной жизни связывается с другим блоком воспоминаний. Это Ф. С. Глинка («Из прошлого»), А. А. Алексеев («Воспоминания актера»), А. И. Шуберт («Моя жизнь»). Их воспоминания охватывают 1839–1840 гг., когда Некрасов часто посещал трактир «Феникс», находившийся напротив Александрийского театра (Толмазов пер., ныне пер. Крылова, 5) и очень популярный среди артистов. Глинка пишет: «Помню, что Некрасов срезался на вступительном экзамене, в университет, чуть ли не из закона Божия, и по тому поводу, с горя, было выпито полведра водки в обычной компании сожителей, состоявшей из артистов Александрийского театра: Самойлова, Мартынова, Максимова и др.» Единицу по этому предмету Некрасов получил в 1839 г., так что в июле 1839-го круг артистов (не статистов!) уже был его «обычной компанией». А. А. Алексеев вспоминает: «С Николаем Алексеевичем Некрасовым я познакомился в “Фениксе”. Тогда еще был он непризнанным поэтом и только что пробовал свои силы в драматургии. Он исправно посещал “Феникс” и заводил дружбу с актерами, которые так или иначе могли содействовать его поползновениям сделаться присяжным драматургом»[116].

Это иной уровень социальной и профессиональной востребованности, нежели в рассказе, записанном Колбасиным (поиски разового заработка). Биографический Некрасов, вопреки автобиографическому рассказу, в 1839–1840 гг. уже обретал связи и заработки в литературно-театральном мире. Глинка утверждает: Некрасов «в это время, могу удостоверить, ни в чем особенно не нуждался; впоследствии же, работая для театра и участвуя в журналах, он тем менее мог нуждаться. Он любил, по доброй охоте, странствовать по петербургским трущобам и когда попадался в полицию, то назывался фамилией брата, бывшего тогда редактором неофициальной части “Губернских ведомостей”, почему его тотчас же отпускали на все четыре стороны»[117].

Мотив «бедности» и «озлобленности», впрочем, отчасти объясняется реальными обстоятельствами: повторной неудачей с университетом, провалом сборника «Мечты и звуки», кончиной матери. Хронологически период, о котором пишет Колбасин, «ложится» на проживание Некрасова с Данненбергом и с Глинкой и месяц в Свечном переулке.

История долгого и упорного ухаживания, думается, восходит к реальным обстоятельствам любви поэта к Авдотье Яковлевне Панаевой. Если верить стихам, Некрасов добивался ее семь лет. Этот факт не опровергает возможности других «мужских побед», но, размышляя в этом направлении, логично предположить, что на рассказ о «гувернантке» – подруге молодых лет – «накладываются» более поздние биографические события.

Возможно и такое предположение. И первая, и вторая встречи с «гувернанткой» состоялись в течение 1842 года, когда Некрасов, приехав из Ярославля после смерти матери, жил на Разъезжей. Жилье и в этих случаях снимал сам Некрасов, а не девушка, как он поведал Колбасину. Периоды ухаживания, совместного проживания и расставания были короче, чем в изложении Колбасина. С квартиры не выгоняли. Некрасову было не 19 лет, а 22 года. Убавление возраста в автобиографическом рассказе опять-таки усиливает впечатление «озлобленности», «искушенности», циничности в юном герое, что перекликается с главными мотивами воспоминаний Луканиной и Вильде. Увеличение в рассказе временных отрезков создает впечатление протяженности и весомости истории с «гувернанткой».