Осколки голограммы

Луканина пишет: «Иван Сергеевич (Тургенев[143]. – М.Д.) вообще не любил Некрасова как человека; он не мог понять существование в нем некоторых черт характера. Вот что он в данном случае рассказал. У Некрасова есть очень теплое стихотворение на смерть одной женщины, которая любила его. А вот как при жизни ее обходился с нею поэт, по его же собственным словам. Он был в то время беден и озлоблен. Приходя домой, он не говорил с ней, она же не переставала служить ему и ухаживать за ним и только плакала и любила его. Когда она смотрела на него, не жалуясь, а только старалась поймать его взгляд и угодить ему, он думал: “Ах, убил бы тебя”» (Луканина).

Вильде пишет: «Тургенев поведал ему (П. В. Шумахеру. – М.Д.), что от Некрасова его давно уже, вскоре, как они сблизились, начало отталкивать. Он не только не стеснялся, по словам Тургенева, а как будто хвастался такими, например, вещами. Была у него в молодости связь с девушкой, удивительным существом, как говорил Некрасов.

Он был беден, девушка эта работала на себя и на него, любила его безумно. А у него, при виде этой страстной преданности, начинало разыгрываться сладострастие жестокости.

Любил он, как признавался Тургеневу, иной день начать ее мучить. И мучение это заключалось в том, что он не говорил с ней ни слова. Она придет усталая, радостная его увидеть, отдохнуть духом и телом.

А он молчит.

Она спрашивает, что с ним. Молчит. Болен? Расстроен? Молчит. Бросается к нему – молчит; руки целует – молчит. И так день, а то и два выдерживал» (Вильде).

В размышлении о мотиве мучительства в воспоминаниях о Некрасове следует выделить несколько важных моментов. Первое: оба мемуариста не были знакомы е Некрасовым лично и записали этот рассказ со слов Тургенева; Тургенев неоднократно повторял этот устный текст в качестве характеристики личности, а это именно то, ради чего многие и многие открывают книгу с названием «Мемуары», – знание о человеке. Речь идет об индивидуальном складе личности и особенностях его поведения. Второе: помимо оценок этического характера, этот рассказ содержит оценку литературного характера. На его основании Вильде (вслед за Тургеневым) судил о том, возможно ли относить исповедальные страницы Некрасова к литературной традиции исповеди, говоря в первую очередь о Руссо, и приходил к выводу, что нельзя[144].

В отношениях «мучителя»-мужчины и «кроткой» мучимой женщины Некрасов, вольно или невольно, воспроизводил модель отношений, которую наблюдал в отчем доме. Следует заметить, что и жестокость отца, и глубокая связь матери и сына в мемуарных свидетельствах и поэзии Некрасова преувеличены. С отцом у поэта в зрелые годы были стабильно хорошие отношения, а мать, постоянно рожавшая детей (несколько детей умерли в младенчестве), по всей видимости, была занята преимущественно ими, а не Николаем[145], тем более что к концу 1830-х гг. у поэта были относительно взрослые сестры Елизавета и Анна, братья Андрей, Федор и Константин. Думается, не пережитое диктовало форму литературного произведения, а, напротив, литературное чутье определяло отбор и характер подачи жизненного материала. Женский образ в устном автобиографическом рассказе близок и к образу матери в поэзии Некрасова, и к лишь намеченному в первой строке образу той, к кому обращается лирический герой стихотворения «Утро»:

Ты грустна, ты страдаешь душою:
Верю – здесь не страдать мудрено.

(III; 117)

Мотив мучений и мучительства (и шире – мотив страдания) значим как для понимания личности и социального поведения поэта, так и для разговора о литературном контексте его слов. Эти два вопроса разнонаправленны, но рассмотрение их в комплексе проясняет именно литературную сторону текста устного автобиографического рассказа, зафиксированного со слов Тургенева двумя мемуаристами.

Ближайшим литературным контекстом этих записей можно считать слова Достоевского и Тургенева: один сочувствует и ставит поэту в заслугу его «страсть к страданию», другой – осуждает, будь то страсть к переживанию собственного страдания или к причинению его другому.