Осколки голограммы

С точки зрения литературности текст устного автобиографического рассказа (пусть и дошедший до нас в записи пересказа из третьих уст) представляет собой исповедь, но без покаяния. Исповедующийся герой еще юн, но уже искушен, порочен и циничен. Та, на ком он испытывает свою искушенность (в рассказе Некрасова упоминание о сестре «дублирует» и «дополняет» фактом смерти сюжет с подругой), невинна и прекрасна, «как ангел», Некрасов, осваивавший язык художественного творчества через подражания, перепевы и пародии, воспроизводит на уровне штампов и магистральные направления современной ему литературы (исповедальность, психологизм), и расхожее представление об исповеди как о жанре, в котором принято брать на себя более тяжкие грехи, чем реально бывшие, и, претендуя на безбоязненность правды, возводить на себя порочащую напраслину[156]. Уместно вспомнить место, которое занимает покаянная лирика в творчестве Некрасова[157] и в восприятии его творчества современниками. Исповедь как жанр вбирает и покаянную лирику, и устный автобиографический рассказ о «сладострастии жестокости», которое герой испытывает, мучая любящую его женщину.

Контекст литературных произведений, где есть мотив мучительства, разнообразен. В рамках статьи можно ограничиться несколькими цитатами:

«Ему хотелось помучить ее.

Не вините Константина Александрыча: вы, может быть, не знаете, какое болезненное, упоительное наслаждение мучить ребенка, за волосок, за улыбку которого мы готовы отдать полжизни? И еще как мучить!

По этому поводу я скоро расскажу вам другую историю… грустную историю, странную историю»

(«Полинька Сакс», 1847)[158]

.

Приведенная цитата – авторское отступление в сцене ссоры и примирения Константина Сакса и Полиньки, «ребенка» и «ангела». «История», которую обещает рассказать А. В. Дружинин, – «Жюли» (1849): похожую на резвого мальчика жену-«ребенка» без памяти любящий муж мучает, доводит ее до болезни, после чего наступает примирение. Сходная сцена есть в «Рассказе Алексея Дмитрича» (1848): ссора старшего, угрюмого Алексея и младшего, Кости, хорошенького и бойкого «ребенка», завершается примирением со слезами и поцелуями.

Произведения Дружинина остались достоянием середины XIX в., но сходные мотивы мучений, причиняемых любящим человеком предмету любви, – неотъемлемая черта творчества Достоевского:

«Нет, думаю: помучу ее, подождет. А иной раз думаю: да я ее вовсе не люблю, я ее терпеть не могу. А ты все такая кроткая, такая овечка ты моя!»;

«Ведь я тебя все любила! все любила! Уж потом и терпеть не могла; думаю, зацелую я ее когда-нибудь или исщиплю всю до смерти»;

«– Ну, теперь что хочешь со мной, то и делай! Тирань меня, щипли меня! Пожалуйста, ущипни меня! Голубчик мой, ущипни! <…>

– А еще?

– А еще поцелуй меня»

(«Неточка Незванова», 1849; Достоевский.

II: 207).

История героини Ф. М. Достоевского содержит подробное описание ее «романа»: «Я была влюблена в мою Катю. Да, это была любовь, настоящая; любовь, любовь со слезами и радостями, любовь страстная» (Достоевский. II: 207). «Главным пороком княжны (Кати. – М.Д.) или, лучше сказать, главным началом ее характера <…> была гордость» (Достоевский. II: 207); Неточка, напротив, «кроткая». Катя мучит Неточку, и «мучительство» завершается примирением, взаимными слезами, признаниями в любви и страстными поцелуями девочек. Позднее в «Униженных и оскорбленных» Наташе доставляет наслаждение страдать и обижаться на Алешу, «ребенка» по облику и характеру, измены которого она с упоением прощает. Этот же мотив есть и в «Записках из подполья», и в «Идиоте».