Осколки голограммы

Между тем возраст сына Панаевой и Некрасова – «четыре месяца» – несомненно, известен Н. Н. Скатову из авторитетного источника – дневника А. В. Дружинина, который писал 23 ноября 1853 г.: «Вчера узнал, что у Авдотьи Яковлевны есть дитя четырех месяцев. Это возможно только в Петербурге, видеться так часто и не знать, есть ли дети у хозяйки дома!» (Дружинин Дн: 245). Этот ребенок родился в июле 1853 г. в деревне Алешунино (Летопись I: 415).

В «Летописи жизни и творчества Н. А. Некрасова» указана приблизительная дата смерти ребенка – середина апреля 1855 г. (Летопись I: 416), определяемая по письму Некрасова к И. С. Тургеневу от 19 апреля 1855 г. из Ярославля: «Мне дали знать, что бедному мальчику худо. <…> Бедный мальчик умер» (XIV-1: 202). Известие могло быть получено после отъезда Некрасова из Москвы, которое датировано «Апреля 11 или 12» (Летопись I: 416); оснований датировки не предложено, и даже предположительных сведений о рождении ребенка в записях 1855 г. нет.

С учетом того, что дата письма могла быть выставлена Некрасовым и по старому стилю, и по новому, даты смерти «малолетнего» Ивана Панаева 1853 г. рождения и «Панаева сына Иоана» полутора месяцев совершенно сближаются. В письме Некрасова речь идет об одном «бедном мальчике».

Таким образом, рождение ребенка летом 1853 г. было окружено тайной; можно предполагать, что он умер до весны 1855 г., и о его смерти ничего не известно; известно о кончине ребенка в 1855 г., но о его появлении на свет весной 1855 г. также нет никаких сведений.

Этическая причина такого молчания не нуждается в объяснении, но можно сделать осторожные предположения. Возможно, запись в метрических книгах существует и ее удастся найти, и возможно, что она процитирована с ошибкой в возрасте ребенка, который мог быть назван – «полутора лет», а не месяцев. Наконец, нельзя исключать и ошибки (описки) в самих метрических книгах[171].

Упоминания о ребенке в письмах Некрасова – «бедный мальчик» – сказаны о новопреставленном, но, возможно, слова биологического отца могли иметь и более общий характер[172].

Смерть сына подкашивает моральное и физическое состояние и поэта, и его гражданской жены. 1855–1857 гг. – очередной острый период в их отношениях, когда они пытаются расстаться. Но осенью 1857 г. Некрасов и Панаевы поселяются в квартире на Литейном, 36.

1856 г. – выход сборника «Стихотворения Н. Некрасова» и вдруг принесенная им блестящая слава поэта, изменившая сложившуюся репутацию Некрасова как «журналиста» и не более чем автора «дельных пьес» известного «направления»[173]. Сборник пошел в печать, когда больной Некрасов составил завещание, но благодаря врачу П. Д. Шипулинскому болезни было оказано противодействие.

И в 1856–1857 гг. идет «огаревское дело»: деньги, которые следовало получить М.Л. Огаревой от своего мужа Н. П. Огарева через А. Я. Панаеву, не дошли до нее, и она скончалась в бедности[174]. А. И. Герцен предъявил Некрасову обвинение в похищении денег и отказался принять поэта, приехавшего к нему в Лондон для личного объяснения.

Время создания поэмы «Тишина» – узел нескольких «сюжетных линий» биографии Некрасова. Он едва не потерял жизнь, почти потерял возлюбленную, потерял сына. Он обрел шанс жить дальше и славу поэта и потерял честь в глазах некогда близких людей. О Севастополе Некрасов писал: «Мы решительно утверждаем, что только одна книга в целом мире соответствует величию настоящих событий – и эта книга “Илиада”» (XI-2: 127–128). В рамках личной судьбы для поэта масштаб пережитого созвучен и чувству национального позора (поражение в войне), и горю от падения Севастополя:

Свершилось! Мертвые отпеты,
Живые прекратили плач,
Окровавленные ланцеты
Отчистил утомленный врач.
Военный поп, сложив ладони,
Творит молитву небесам.

(IV: 53–54)

Личное признание Некрасова сделано в письме к И. С. Тургеневу от 30 июня 1857 г.: «Есть предел всякой силе. Право, и у меня ее было довольно. Никогда я не думал, что так сломлюсь душевно, а сломился. <…> Горе, стыд, тьма и безумие – этими словами я еще не совсем полно обозначу мое душевное состояние» (XIV: 79).

Обратимся к заключительным строкам первой главки поэмы – герой заходит в сельский храм:

Войди! Христос наложит руки
И снимет волею святой
С души оковы, с сердца муки
И язвы с совести больной…

Я внял… я детски умилился…

И долго я рыдал и бился
О плиты старые челом,
Чтобы простил, чтоб заступился,
Чтоб осенил меня крестом
Бог угнетенных, бог скорбящих,
Бог поколений, предстоящих
Пред этим скудным алтарем!

(IV: 52)