Осколки голограммы

Процитированные строки прямо связаны с так называемой покаянной лирикой Некрасова (ср.: «Я кручину мою многолетнюю ⁄ На родимую грудь изолью…» (II: 137)). Это сближение, в частности, объясняет реакцию А. И. Герцена, высказанную в письме к И. С. Тургеневу по прочтении «Тишины»: «Видел ли ты, что Некрасов обратился в православие? Магдалинится молодой человек» (Герцен. XXVI: 150).

В комментарии к его реплике в «Летописи жизни и творчества Н.А. Некрасова» отмечается, что Герцен имел в виду «строки, введенные Некрасовым из цензурных соображений»: «Народ, стекаясь к алтарю, ⁄ Хвалу всевышнему возносит ⁄ И благодушному царю» (Летопись II: 498).

Но правомерно предполагать, что с большой долей вероятности намек на «кающуюся блудницу» был сделан в связи с процитированными строками, завершающими первую главу, и повторял обвинение в присвоении денег Огарева, которое Герцен повторял устно и печатно еще очень долго. Позволю себе предположение, что, упоминая Магдалину, Герцен имел в виду не только покаяние, но и предшествовавшую ему жизнь блудницы (напомним, что сеть исправительно-трудовых приютов для проституток традиционно называлась именем Магдалины). В этом завуалированном обвинении в продаже себя читался намек и на «лицемерие» поэта, пишущего о честности и замешанного в историю с пропажей чужих денег, и на известные окружению факты связей поэта с представительницами определенной социальной прослойки[175].

Некоторый свет на разрешение драмы любви в этот период проливают фрагменты переписки Некрасова. Один фрагмент – из копии письма, опубликованного М. К. Лемке, и, несмотря на предположительность его принадлежности Некрасову[176], его следует учитывать: «Будь покойна: этот грех я навсегда принял на себя <…> никогда не выверну прежних слов своих наизнанку и не выдам тебя. Твоя честь была мне дороже своей, и так будет, невзирая на настоящее. С этим клеймом я умру <…> до смерти-то позор на мне» (XIV-2:185).

Второй – из письма Некрасова к Л. Н. Толстому от 31 марта – 1 апреля (12–13 апреля) 1857 г.: «Для меня человек, о котором я думаю, что он меня любит, – теперь все, в нем моя радость и моя нравственная поддержка. Мысль, что заболит другое сердце, может меня остановить от безумного или жестокого поступка <…> мысль, что есть другая душа, которая поскорбит или порадуется за меня, наполняет мое сердце тихой отрадой, <…> для такой души я не в состоянии пожалеть своей, и одна мысль о возможности этого подвига наполняет меня таким наслаждением, какого ничто в жизни уже мне не может дать» (XIV-2: 66).

В 1857 г. жестокая перипетия в драме любви, жизни и чести на житейском и на поэтическом уровне разрешается для Некрасова идеей смирения и труда, по примеру пахаря:

Его примером укрепись,
Сломившийся под игом горя!
За личным счастьем не гонись
И богу уступай – не споря…

(IV: 56)

Так может быть прочитана поэма «Тишина» в аспекте любовной темы в поэтическом творчестве Некрасова.

К 1857 г. относятся самые подробные, самые искренние письма Некрасова к Л. Н. Толстому. Для Некрасова «Севастопольские рассказы», несомненно, явились источником для более углубленного понимания происходящего. От «Севастопольских рассказов» Толстой придет к «Войне и миру». Как представляется, в поэме «Тишина» и в устных и эпистолярных беседах с Некрасовым писатель мог услышать сложные и прихотливые отношения между интимно-личным переживанием, обретающим эпохальный характер, – и эпохальным событием, которое становится самым значимым интимно-личным переживанием.

Любовная лирика Н. А. Некрасова: черновые редакции, незавершенные и неопубликованные произведения

Предлагаемый анализ нескольких лирических произведений Некрасова, посвященных теме любви, продолжает исследование его индивидуальной поэтики. Сопоставительный анализ поэмы «Тишина» с «Панаевским циклом»[177] убеждает, что, наряду с глубоко личным переживанием трагедии Крымской войны, Некрасов пережил и трагедию интимного свойства, связанную с угрозой жизни, утратой близких людей и доброго имени. Эта трагедия сопоставима для него с национальной трагедией, и в результате катарсиса он встает на позицию смирения: «За личным счастьем не гонись ⁄ И Богу уступай – не споря…» (IV: 55–56).

С развитием любовной темы в творчестве Некрасова оказывается связанным лиро-эпическое произведение, в котором отсутствует лирическая героиня, но заявлена катастрофа. Этот вывод, наряду с традициями физиологического очерка, свидетельствует о наличии сюжетности и фабульности, хотя бы минимальной, в развитии темы интимного чувства. Само понятие цикла, достаточно распространенное для жанра рассказов и очерков (а также публицистических, критических и научно-популярных статей), указывает на жанровый контекст «Панаевского цикла».