Осколки голограммы

Оценочность, заложенная в эпитетах, придает прямому смыслу смысл прямолинейный, почти резонерский. В «Кто долго так способен был…» мысль движется от «любить» к «ненавидеть», являя переход к противоположности; аналогично – в «Слезах и нервах». Чувство изживает себя, переходя то в противоположность любви (ненависть), то в противоположность чувству («В лице своем читает скуку…» (II: 130). И это изживание предстает финалом. А между тем именно диалектичность любви и ненависти для поэта выразится позднее в знаменитом финале его знаменитых «Трех элегий»:

Зачем же ты в душе неистребима,
Мечта любви, не знающей конца\..

Усни… умри!..

(III: 130)

Возможно, для поэта была немаловажной прозрачность намека на зашифрованное лицо; но основной причиной, как представляется, был результат творческого поиска в области воплощения мысли. В этих случаях он мог не удовлетворить поэта.

* * *

Проанализируем стихотворение 1877 г., опубликованное в 1923 г. (III: 499):

Так умереть? – ты мне сказала.
Я отвечал надменно: да!
Не знал я той, что мне внимала,
Не знал души твоей тогда

(1877; 111:226)

В этом стихотворении внятно выражен драматизм: вопрос о смерти к возлюбленному; его утвердительный ответ; его надменность по отношению к той, которая желает смерти; ее зависимость (она ему «внимала»); его позднее прозрение, усиленное повтором с градацией: он не знал ее, он не знал ее души: в нем совершился переход от надменности к узнаванию ее души.

Это стихотворение, как и предыдущее из проанализированных, замкнуто. Мысль, изложенная в нем, могла бы быть расширена за счет пояснения, но она может удовлетворить в существующем резюмирующем виде. Правомерно предполагать, что и в этом случае мысль, не тяготеющая к расширению, стала причиной, почему стихотворение не было отдано в печать.

Заметим при этом, что адресаткой и рассматриваемого стихотворения 1877 г, несомненно, выступает Авдотья Панаева. И это обстоятельство дополнительно выявляет условность литературоведческого объединения в «Панаевский цикл» по принципу единства адресации группы стихотворений 1850-х гг.

То же можно сказать и об одном из последних текстов Некрасова, опубликованном после его смерти. Стихотворение содержится в дневниковой записи поэта, сделанной 14 июня 1877 г.:

Он не был злобен и коварен,
Но был мучительно ревнив,
Но был в любви неблагодарен
И к дружбе нерадив

(III: 207)

Это стихотворение, к слову сказать, развивающее темы любви и ревности, неблагодарности и коварства, столь же «свернуто» по мысли. Поэтическая автоэпитафия Некрасова (в том числе мужчины, знавшего любовь) – резюме, которое, при формальном наличии антитезы, не подразумевает раскрытия мысли через антитезис.

Анализ ряда стихотворений Некрасова, не предназначенных им для публикации, и обращение к рукописям этих произведений, как представляется, дают основание усматривать основную причину нежелания их печатать не в излишнем автобиографизме, и не в их «недоделанности», и даже не в их неудачном исполнении, а в той системе отбора, которая опиралась на поиск художественной формы, в данном случае – обманчиво простой.

Образы воды в любовной лирике Н. А. Некрасова

Есть несколько закрепившихся общих мест о поэзии Н. А. Некрасова и образной системе его лирики.

Первое из них – о сугубо реалистическом, иногда «дагеротипном», «натуральном» изображении действительности. Следовательно, говоря об образах воды, читатель и исследователь вправе предполагать, что в поэзии Некрасова запечатлены реальные водоемы его реального и почти конгруэнтного ему поэтического мира. В первую очередь – Волга, образ которой сразу вызывает в памяти хрестоматийную поэтическую формулу: «О Волга! колыбель моя…» (II: 89). А поскольку Некрасов преимущественно жил и писал в Петербурге, то не менее ожидаем в его поэзии образ Невы.

Другое общее место – что в любовной лирике Некрасова (в первую очередь подразумевается так называемый «Панаевский цикл» – стихотворения преимущественно 1850–1851 и 1855–1856 гг.) новаторство и оригинальность проявились в том, что Некрасов изобразил «прозу жизни» и «правду жизни» – ссоры, иронию, «слезы и нервы», сложные характеры и обстоятельства. Установка на относительную объяснимость событий и мотиваций и установка на «правду» «прозы жизни» как бы упраздняет специфические отношения объективной реальности и художественного мира.

Анализируя образы воды в лирике Некрасова, легко убедиться, как зыбки эти схематичные, предвзятые представления и как они сужают восприятие одного из крупнейших русских лириков.