Островитянин

— Есть, парень. Сегодня у нас хороший день, поедем за свиньями, — сказал он. — И уж тебе-то, наверно, не лень будет туда съездить, не то что кому-нибудь другому.

— Вот еще, с чего это? — сказала мама, прерывая его.

— Господи, да если б ты только знала, ты бы уже об этом пожалела. Что, разве не из-за него все девушки на Камне разума лишились? А они там вон какие красивые. И сдается мне, одна тебе самому по нраву. Выходи давай, бегом, — добавил он мне.

Я едва оделся и даже еще не успел поесть, а дядя уже вышел из дверей. Я выскочил за ним и втащил его обратно. Мне было известно, что живот у бедняги пустовал с самого утра, потому что семья не оказывала ему никакой помощи, и жизнь у него была совсем неважная. Каждому из нас поставили по деревянной двухпинтовой кружке парного молока, дали по краюшке хлеба, по тарелке рыбы, и мы принялись сосредоточенно жевать. Внезапно дядя вскочил и сказал так:

— Дьявол меня побери, если я не проживу полных три дня на всем, что сейчас у меня в желудке. Все, выходи, не задерживайся, — сказал он и выскочил на улицу.

Я поспешил за ним. Вскоре нас нагнала остальная команда. Мы спустили лодку на воду, и, клянусь, ни одна еще не шла так гладко, как эта, на каменный остров. Там можно было неплохо прожить, потому что на тех камнях многое встречалось в изобилии: кролики, дохлые овцы, птицы, самые разные диковинные вещи. Там держали четырех молочных коров, которые давали недостаточно масла на продажу, но вдоволь для пропитания жителей. Летом туда собирались лодки отовсюду, а свежее молоко там мешали с простоквашей[75].

Лодка шла без остановок до самого причала. Для ноября день выдался очень погожий. Мы зашли в дом, где были тепло и вкусная еда. Нас приняли по-королевски, с едой, напитками и всем, чего только можно было пожелать. У очага сидели четыре молодые девушки, и девиц, прелестнее этих четырех сестер, наверно, не было во всей Ирландии. Статные, ладные, белокожие, в локонах медовых и золотых. Проводя время в их обществе, ты бы вряд ли заметил, как день сменяется ночью.

Мы поели, и одна из них, та, с которой мы вечно подначивали друг друга, вышла за дверь и, выходя, движением руки поманила меня за собой. Недолго думая, я последовал за ней и нашел ее недалеко от дома.

На острове держали охотничьих собак, которых всегда брали для охоты на кроликов. Мы ушли чуть подальше от дома; девушка склонилась над плоским камнем и вытащила из-под него двух кроликов. Кролики были впечатляющие, без всяких шуток. Она выбрала двух лучших из дюжины кроликов, пойманных накануне.

— Вот, — сказала она, — передай их своей матери. А когда вернемся обратно в дом, скажи, что это собаки для тебя их унюхали.

— Хорошая мысль.

Хотя мы и так относились друг другу неплохо, после того как она отважилась на такой поступок, мое расположение к ней стало еще больше. В голове у меня промелькнуло, что вот передам я своей старенькой матери этих кроликов, и у нее тоже будет об этой девушке хорошее мнение.

Глядя на то, как я прожил жизнь, часть которой осталась позади, и еще достаточно впереди, я хотел бы помолиться за тех, кто ушел в мир иной, поскольку должен вспоминать о них не реже, чем думал о них, когда встречался с ними всеми на протяжении моей жизни. Почти все, кто жил в мое время, уже умерли, за исключением немногих. Да окажутся все они в раю, среди святых, и в тот час, когда нас всех призовут, пусть Он укажет нам тот же путь.

Когда мы отправились из дома вместе со свиньями, хозяйка вложила в руку хозяину бутылку спиртного, чтобы разделить ее между нами. Это была женщина, о которой шла исключительно добрая слава; впрочем, я не хотел бы хвалить ее больше, чем ее мужа, поскольку был в хороших отношениях с ними обоими.

Хозяин засвистел песенку «Кать Ни Дывирь»[76], разливая спирт из бутылки. Выдув все до капли, мы отправились в путь. Пить не закончили, пока все не сели в лодку: две превосходные годовалые свиньи, хозяйка, а с ней ее дочь — та, которую мой дядя Диармад мне все время сватал. Мы вышли в открытое море, подняли паруса. Погода благоприятствовала, и мы достигли причала в гавани Большого Бласкета. Они приехали на Остров с тем, чтобы на следующий день взять с собой свиней на ярмарку. На эту ночь корма свиньям было достаточно.

Назавтра, после еды, всякий, у кого была свинья или две, приготовился ехать на Большую землю. При мне была прекрасная свинья, и еще одна, почти такая же хорошая, была у дяди Диармада — того, что заглянул в лицо смерти в тюленьей пещере. Свиней погрузили в лодку — а также еще одну, принадлежавшую местному жителю, а еще пару свиней с Иниш-Вик-Ивлина, женщину с того же острова и ее дочь. Лодка была очень большая, но со всеми, кого я упомянул, она почти заполнилась.

Всех высадили в Дун-Хыне, а потом лодка ушла назад. Было и несколько других лодок со свиньями, и они тоже благополучно возвратились домой. Мы отправились пешком по дороге вместе со свиньями, и примерно на полпути свинья Диармада отказалась идти дальше. В дороге она поранилась, потому что была очень тяжела и слаба ногами.