Освобождение

Пролетит нежданной искрой
слово дерзкое, живое.
Странный образ, беспокоя,
промелькнёт виденьем быстрым.

На кромке бытия

Цветёт мой сад.
Иду меж яблонь белых,
в душе довольство: будут и плоды.
К лицу наряд
летящим веткам. Смело
раскинулись вверх, вниз — на все лады.

Запнулась вдруг:
тут яблонька больная.
Сошла кора почти на полствола.
Не ветви, рук
упрямство простирая,
из сил последних вздох — и расцвела.

Букеты? Нет.
Отдельные глазочки
рассыпались нечасто по ветвям.
Не скрыт скелет,
что мёрз средь зимней ночи.
А всё же, яблонька, являешь радость нам!

А наша яблонька? На ниточках повисли,
как мячики, несмелые плоды.
Уж начали белеть, приятно кислы.

Спустя неделю, загляну в сады.

Пред мертвым деревцем стою оторопело.
Все листья чёрные, белеют лишь они,
плоды его. Последнюю пропело
песнь жизни. До конца. Теперь гаси огни.

Не так ли и актёр свою играет роль
на кромке бытия. Миг — он ещё король.

На сцене Щелкунчик

Дано мне тело, что делать с ним,

Таким единым и таким моим.

/Осип Мандельштам/

Слышу: гармоничные звоночки

заиграли вдруг наперебой,

и над сценой новогодней ночью

белых хлопьев закружился рой.

Растворились горести дневные,

в музыке метельной заблужусь.

Сцена распахнулась, тут иные

чудеса! Гляжу — не нагляжусь.

Крутится, беснуется «Щелкунчик»

под разливы музыки Петра.

Юношей и дев здесь стаи, тучи.

Их сегодня праздник, их пора!

Блещет расцветающее тело

невообразимой красотой.

Вот чем жизнь нас наделяет! Смело

принимай великий дар земной.

Зритель в темном зале замирает,

стар и млад. Расцвет — он будет, был.

Юным быть «до самых до окраин»

даже дерзким… не хватает сил.

Не стареют разве только боги

эллинов и в храме, и в стихах.

Но модель — живые руки, ноги –

уходили в вечность, после — в прах.

Сердцем славлю молодое тело,

радуюсь плесканью тонких рук.

Вижу, помню, как глаза блестели.

Вёл и нежил вдохновенный звук.

V Здесь я был, грешный

Путешествия. Искусство.

В далёком крае снова где-то пропадаю

Потемнело. Слышны капли за окном.

Мир свернулся в мягкий маленький комок.

Тесен, тесен мой осенний уголок.

Распахну его приветливым лучом.

Свет — пространство, в нём предметы оживут.

Вот стена, на ней картин нестройный ряд.

О шагах моих над миром говорят,

о блаженстве наплывающих минут.

Нотр-Дам в дожде небрежном,

стар, как дерево напротив.

Рядом жизнь: в своих заботах

зонтики бегут поспешно.

В день такой здесь я был, грешный.

Рядом вылеплен мост Вздохов –

мокрая Венеция.

Маски — праздников не детских,

карнавалов всполохи.

На салфетке под булавкой

вышивка: швед-молодец,

с ними рядом девицы.

В небольшой стокгольмской лавке

довелось нам встретиться.

Прочь, ноябрь! В далёком крае

снова где-то пропадаю…

Париж

В автобусе неловко. Ночь в пути.

Огни погашены. Спишь и не спишь.

«Смотрите, зарево вдали висит

Широким пологом. Его огни — Париж!»

Четыре дня: дворцы, соборы, Лувр.

И вот последний вечер. На корабль

Речной — огромный — входим. Лёгкий гул

От сотен, сотен голосов. Хорал!

Гид объясняет по-английски? Да.

Теперь испанский и китайский вслед.

А вот по-русски. Мы кричим «ура!»

Задорней всех. Конца восторгу нет.

Миг памятен. Мы словно за столом

С народом всей планеты.

И плывём.

Неаполь