От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Но этот весьма организованный и целеустремленный в целом человек так и не смог заставить себя сосредоточиться на правоведении, все больше склонялся к литературе и вместо учебы писал стихи, пьесу, литературно-критические статьи. Однажды кто-то из друзей посоветовал ему прочесть Гёте – и Эккерман забыл обо всем. Он забросил юриспруденцию, написал книгу о своем новом кумире и отослал ее семидесятитрехлетнему Гёте, действительному тайному советнику и министру Великого герцогства Саксен-Веймарского и Эйзенахского в Восточной Германии, пребывавшему тогда на вершине славы. (В 1850 г., всего через восемнадцать лет после смерти Гёте, Ральф Уолдо Эмерсон включит его в число шестерых «представителей человечества» как писателя – наряду с философом Платоном, мистиком Сведенборгом, скептиком Монтенем, поэтом Шекспиром и Наполеоном, человеком мира сего.)[539]

Отослав рукопись, Эккерман на следующий день отправился в дорогу. О почтовой карете не могло быть и речи: путешественник был слишком беден для этого. Поэтому он поступил, как обычно, – пошел пешком. В жаркий день 25 мая он отправился в путь вдоль реки Верры и, нигде не задерживаясь, достиг через неделю места назначения.

По прибытии в Веймар Эккерман передал письмо для Гёте и получил от мэтра приглашение посетить его. Он явился в просторный, протянувшийся вдоль улицы дом с множеством комнат, порой смахивающих на лабиринт. В доме имелись большая и малая гостиные, столовая и комната для бесед. К кабинету Гёте примыкали библиотека и музыкальная гостиная. Один зал Гёте отводил для собрания статуй и бюстов, другой – для коллекции монет, третий – для ископаемых. Слуга проводил Эккермана на второй этаж, провел через несколько комнат и доложил о прибытии гостя. Гёте любезно пригласил Эккермана присесть и обрадовал его словами: «Все утро я читал вашу работу». Он похвалил труд гостя и пообещал помочь с его публикацией, а также выразил надежду, что Эккерман еще некоторое время пробудет в Веймаре.

Почему Гёте был настолько приветлив с ним? К рукописи Эккерман приложил еще и письмо, в котором упоминал о своем опыте работы секретарем. Он искал работу, а престарелому Гёте требовался личный помощник. Эккерман с радостью согласился на эту роль. Гёте прожил еще девять лет; за это время Эккерман побывал в его доме более тысячи раз. Он помогал писателю с публикацией его трудов, подбирал нужную литературу и анализировал какие-то вопросы – и все это бесплатно.

Эккерман также начал записывать свои беседы с Гёте – на первых порах для собственной памяти, но со временем осознав, что эти сведения могут иметь большую ценность для общества. Инстинктивно он поступил точно так же, как и слушатели великих учителей за много веков до нашей эры, которые записывали речи своих наставников и публиковали их от своего имени[540]. Для Гёте Эккерман был и Платоном, и главным евангелистом.

Благодаря Эккерману мы знаем, что в среду 31 января 1827 г., после полудня, в маленьком городке Веймаре родился новый взгляд на литературу – взгляд, которому суждено было сохранить актуальность до наших дней. Перед тем Эккерман несколько дней не видел своего патрона; у Гёте накопилось немало различных соображений, и он охотно делился ими и рассказывал о том, что читал и что делал с момента их последней встречи. Как выяснилось, он читал китайский роман. «Китайский роман? Наверно, это нечто совершенно чуждое нам!» – воскликнул Эккерман[541]. Тут же оказалось, что он неправ. Даже через четыре с лишним года постоянного общения с Гёте он далеко не всегда понимал мэтра. «В меньшей степени, чем можно было предположить», – назидательно произнес Гёте и приступил к разъяснению.

Эккерман любил слушать такие импровизированные лекции Гёте: из них всегда можно было узнать что-то новое. Гёте начал с разговора о влиянии британского писателя Сэмюэла Ричардсона на его собственное творчество, но вскоре вернулся к китайским романам и обычаям, отметив высокую моральность прочтенного произведения. Эккерман опять удивился. «Талант, подобный таланту Беранже, не нашел бы для себя пищи в высоконравственных сюжетах», – заметил он[542]. «Вы правы, – согласился Гёте, желая помочь растерянному Эккерману. – Именно извращенности нашего времени дают Беранже возможность выказать и развить лучшие стороны своей природы». Но молодой собеседник никак не мог поверить тому, что Гёте говорил о Китае, и рискнул предположить, что этот роман должен значительно возвышаться над общим уровнем. «Нет, это не так, – сурово возразил Гёте, – у китайцев тысячи таких романов, и они были у них уже в ту пору, когда наши предки еще жили в лесах».