Эккерман на сей раз промолчал, понимая, что Гёте разворошил муравейник. Кто-то подумает: кому захочется читать тысячи китайских романов? Но кто-то и примет точку зрения Гёте. Кто-то вроде Эккермана, исполненный предубеждений, невежества и скептицизма, был бы рад ограничиться легким потрясением. Столкнувшись с твердолобостью помощника, Гёте сформулировал термин, который должен был бы заставить собеседника сойти с занятой позиции, и веско произнес: «На очереди эпоха всемирной литературы, и каждый должен содействовать скорейшему ее наступлению»[543]
.Этим озарением, возникновением термина «всемирная литература» мы обязаны Эккерману, его настойчивости, его отчаянному решению совершить двухнедельный пеший поход до Веймара, чтобы встретиться с Гёте, его готовности служить собеседником мудрецу и записывать его мысли. Но не в меньшей степени на рождение термина повлияла и малообразованность Эккермана, его неспособность воспринять китайские романы, его убежденность в превосходстве известного ему над неизвестным. Понятию «всемирная литература», как и многим другим новым идеям, требовалась боксерская груша.
Эккерман изложил для нас содержание беседы, в которой родилась идея всемирной литературы, но не объяснил, почему этому космополитическому восприятию суждено было появиться на свет в провинциальном Веймаре. Разве не уместнее было бы этой великой идее возникнуть в какой-нибудь из великих столиц XIX в. – например в Париже или Лондоне?
Гёте вырос в состоятельной и почтенной семье космополитичного Франкфурта, города, где Гутенберг за триста лет до того продал первые триста экземпляров печатной Библии. Поначалу он снискал известность пьесами и стихами, но настоящая слава пришла к нему после романа «Страдания юного Вертера» – истории любовного треугольника, завершившейся самоубийством героя. Спровоцированная романом «вертеровская лихорадка» подтолкнула экзальтированную молодежь обоего пола открыто выражать эмоции в письмах (роман представляет собой переписку влюбленных)[544]
и создала моду в одежде – синие двубортные фраки, желтые жилеты, высокие сапоги)[545]. Наполеон неоднократно перечитывал роман и счел необходимым лично познакомиться с Гёте. Вероятно, при встрече он высказал и какие-то критические замечания, но Гёте никогда не говорил, что именно не понравилось французскому императору[546].Крылья этого раннего успеха могли бы унести Гёте куда угодно, но он принял приглашение герцога Веймарского поселиться в его провинциальном владении. Приглашение сопровождалось весомыми благами: вскоре оказалось, что Гёте не только осыпан похвалами, не только признан как поэт и прозаик, но и владеет просторным особняком, получает жалованье и имеет весьма широкие служебные обязанности. В герцогстве насчитывалось всего лишь около двухсот тысяч жителей; город Веймар населяли лишь семь тысяч человек, но это было независимое государство. Гёте скоро понял, что город нуждается в усовершенствовании управления, и сделал себя незаменимым. Получив должность «президента палаты», что в Веймаре соответствовало званию первого министра, он взял на себя руководство всем на свете – от театра до дорог, от финансов до военных вопросов; он же выполнял и дипломатические поручения. В дополнение к положению самого знаменитого немецкого писателя он стал человеком мира.
В Веймаре Гёте, несмотря на растущую собственную известность, оказался на «принимающем краю» культурного импорта. Центром культуры в то время являлся Париж (Лондон, хоть и больший по численности, занимал с немалым отставанием второе место), и парижане бойко экспортировали свою национальную культуру, заставляя европейцев читать французские романы, декламировать французскую поэзию, смотреть французские пьесы. Для противостояния французскому засилью Гёте обращался и к Англии – прежде всего к Шекспиру, а также к Сэмюэлу Ричардсону и Лоренсу Стерну. Но и они представляли культурную метрополию. Альтернативой могло бы послужить обращение к собственным национальным традициям, но герцогство было лишь малой частью россыпи мелких и средних немецких государств, еще не сложившихся в национальную державу. Гёте по достоинству ценил немецкую литературу и обладал недосягаемым положением среди немецких литераторов, но этого ему было недостаточно. Он не довольствовался продвижением немецкой национальной культуры как противовеса английской и французской. Если парижане и лондонцы восхищались великой историей своих национальных литератур, а малые народы стремились развивать собственные национальные традиции, то Гёте заинтересовался литературой более отдаленных стран.