От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

И не поверил своим глазам: он оказался здесь, этот одинокий рыбак из моих фантазий, он стоял с удочкой на берегу. Буквально подпрыгивая от возбуждения, я направился к нему. Подойдя поближе, я разглядел, что он одет в трикотажный спортивный костюм с эмблемой бразильского футбольного клуба. Это была совершенно не та изношенная, кое-как заштопанная рухлядь, в которую я мысленно обрядил своего рыбака-одиночку (в пьесе Уолкотта все действующие лица носили старые, побитые молью свитера). Я окликнул его, надеясь, что не напугаю, и он оглянулся, не выпуская удочку. Рыбак не особенно удивился, увидев меня, – вероятно, уже давно заметил мое появление. Он оказался крепко сбитым человеком лет пятидесяти. Уже подойдя к нему и протянув руку, чтобы поздороваться, я заметил, что у него на поясе висит кобура с пистолетом, и принялся нащупывать другой рукой мобильный телефон. Поняв, о чем я подумал, он ухмыльнулся.

– Привет. Джорджем меня зовут. Я иногда рыбачу здесь. Я полицейский.

Обрадованный тем, что все так просто объяснилось, я сообщил Джорджу, что пришел, чтобы посмотреть на Дофин, и что я никогда прежде здесь не был. Бухточка отнюдь не очаровывала красотой. Она оказалась заболоченной и забитой мусором – пластиковыми бутылками, пластиковыми пакетами и всем, что только можно вообразить. Те же самые устойчивые ветры, которые привели в Вест-Индию Колумба, теперь несут к ее берегам океанский мусор. Так выглядит берег Наветренных островов, нервных из-за прихотливого нрава Атлантического океана, в наши дни заваленный всякой дрянью, выброшенной волнами.

Джордж рассказал, что здесь находилось старейшее поселение Сент-Люсии: здесь высадились и осели моряки, потерпевшие кораблекрушение. Я решил, что он имел в виду испанских первопроходцев.

– Там сохранились кое-какие развалины, до них можно добраться через болото, – добавил он.

Я отправился туда, стараясь придерживаться края чрезвычайно неприятного на вид вязкого болота. Пройти там можно было лишь по руслу ручейка, который, при постоянной поддержке со стороны моря, затапливал все вокруг. Я пробирался через кусты, под деревьями, стараясь не думать о том, насколько промок и перепачкался. Через десять минут я и впрямь заметил развалины каменного строения. Три стены, никакой крыши, и вообще больше ничего. Могло ли это быть останками церкви, которую Уолкотт упомянул в пьесе? Ободренный находкой, надеясь выбраться из болота, я вскарабкался на крутой холм, густо заросший всевозможными кустами и деревцами, которые нахально растопыривали корни. Несколько раз я чуть не скатился вниз, но мне не удалось найти никаких других руин. Вокруг во множестве валялись булыжники; могли ли они остаться от домов? Мне трудно было представить строительство на такой крутизне.

Ползая по болоту и зарослям, я не мог не вспомнить и о другой стороне «Моря в Дофине»: о суше. Пьеса противопоставляет суровое море и закаленных рыбаков, бросающих ему вызов, тем, кто остается на суше и пытается зарабатывать себе на жизнь сельским трудом. Грубые рыбаки смотрят на крестьян сверху вниз, хотя их труд ничуть не легче рыбацкого. Земля в Дофине каменистая, как я только что выяснил, и не особенно плодородная. Козы могут обходиться и сухой травой, но стоило мне хоть мельком задуматься об этом, как я вспомнил, что попавшаяся мне у дороги коза была тощей.

Я лез все выше, чтобы посмотреть сверху по сторонам и на океанскую ширь, но видел лишь кусты и корявый подлесок. Тогда я осторожно спустился, несколько раз съехав на четвереньках, обратно к болоту, мусору и Джорджу. Там оказался еще один пикап и еще двое мужчин. Этим солнечным воскресным днем Дофин определенно пользовался успехом.

– Поговорите с ним, он знает Дофин, – крикнул Джордж, завидев меня.

Я подошел к видавшему виды грузовичку. Хозяин, облаченный в синий комбинезон, представился как Родженс. Вдвоем со спутником они грузили песок в кузов. Он объяснил мне, что они только что резали свиней. Когда работа была закончена, спутник Родженса разделся догола и полез в омерзительную на вид бурую воду.

Я же никак не мог решить, как будет лучше затронуть тему Дофина и того, что привело меня сюда. Может ли Родженс, забойщик свиней, вообще знать, кто такой Дерек Уолкотт? Я расспросил его о селении. Родженс подтвердил, что Дофин заброшен с пятидесятых годов, Несколько человек держали здесь рыбачьи лодки до семидесятых, ну а потом это место совсем покинули. Сам он приехал сюда лишь потому, что у него плантация поблизости.

Я почувствовал, что должен все же объяснить, что привело меня в это забытое всеми место, и в конце концов упомянул Дерека Уолкотта и «Море в Дофине».

– Как же, «Море в Дофине»! Мой дед был мальчиком из этой пьесы.

– Прошу прощения…

– Да, мой дед жил здесь. Он был надсмотрщиком на плантации. Он один из героев пьесы.

– Как же звали вашего деда?

– Дункан.

Голова у меня пошла кругом; я не смог бы уже перечислить всех действующих лиц пьесы, но твердо знал, что среди них не было ни одного Дункана. Об этом я и решился сказать:

– Но там нет ни одного Дункана.

– Он был мальчиком.