От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Когда в арабском мире появилась бумага, писцы, привыкшие к пергаменту, скоро признали преимущества нового материала. Поначалу они продолжали традиционно использовать для списков святого Корана пергамент[359]. Но в конце концов они перешли к использованию бумаги, что означало ее окончательную победу в арабском мире. Бумага идеально подходила для искусства каллиграфии (это ее свойство столь же высоко ценили в Восточной Азии), что привело к появлению утонченных стилей письма, получивших неразрывную связь с арабской культурой и распространением Корана.

Поскольку бумага была гораздо дешевле своих предшественников в производстве, понизилась и стоимость фиксации литературных текстов, что пошло на пользу распространению популярных рассказов (наподобие тех, что образовали «Тысяча и одну ночь»), которые лучше любых других жанров прижились в мире той эпохи. Потому-то самый старый из дошедших до нас обрывков литературных текстов имел отношение не к Корану, а именно к этому популярному собранию рассказов. Собрание же вбирало в себя все больше и больше историй, распространявшихся в бумажном варианте. Возможно, именно поэтому героем значительной их части является Харун ар-Рашид, сделавший едва ли не больше всех остальных правителей арабского мира для распространения в нем бумаги.

В Японии распространение бумаги заметнее всего подействовало на утонченную создательницу «Повести о Гэндзи» Мурасаки Сикибу. В арабском мире оно породило раннюю форму популярной беллетристики. Индийское собрание историй Панчатантра, предназначавшееся для обучения принцев, было переведено на персидский под названием «Калила и Димна», а затем появилось и на арабском – как раз во время быстрого распространения бумаги. Изменения в технологическом обеспечении письменности, как правило, имели двойственный эффект. С одной стороны, они обеспечили сохранность и распространение старинных фундаментальных текстов (хотя священные тексты порой долго избегали соприкосновения с новыми технологиями, как случилось, например, с Кораном). Это неудивительно, поскольку фундаментальные тексты, как правило, занимают центральное положение в письменной культуре и поэтому имеют преимущественную возможность для получения выгоды от новых технологий. С другой стороны, новые технологии удешевляли создание письменных документов, снижая таким образом ценз для входа в мир письменности, что и привело к расцвету народной литературы. Истории «Тысячи и одной ночи», пребывавшие ранее вне поля зрения книжников, теперь самоутверждались как новый, широко популярный литературный жанр. Благодаря бумаге записи произведений стали гораздо компактнее и легче, чем когда-либо прежде, что позволило «Тысяче и одной ночи» легко захватить обширное пространство между Дамаском, Каиром и Стамбулом.

Расширение арабской империи в конце концов позволило и бумаге, и «Тысяче и одной ночи» проникнуть в Европу. Впервые это случилось, когда мусульмане подчинили себе почти всю территорию нынешней Испании. Мы до сих пор считаем бумагу в стопках (на части европейских языков эта мера носит название riam (англ.), или rame (фр.), или resma (исп.), что почти не отличается от арабского слова rizma)[360]. Из Италии бумага стала медленно проникать в христианскую Европу, где сначала столкнулось с сопротивлением писцов, привыкших к пергаменту (точно так же ее на первых порах не приняли арабские книжники, занятые переписыванием Корана). Но это сопротивление продержалось недолго, и в конечном счете христианская Европа тоже признала преимущества бумаги. Началось все с Сицилии, где долгое время значительную часть населения составляли арабы. Затем пришел черед Северной Италии. Одна из первых мастерских по изготовлению бумаги к северу от Альп появилась в 1390 г. в Нюрнберге. Удивительно, но для того, чтобы добраться из Самарканда в Европу, бумаге потребовалось более шестисот лет. Следом за ней двигались сказки «Тысячи и одной ночи», питавшие воображение европейских авторов, например Боккаччо и Чосера, которые настолько увлеклись этими собраниями историй, что создали на их основе собственные версии, заимствуя или, вернее, адаптируя доходившие до них сюжеты.