От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Произведения Памука часто обращены к Османской империи и ее продолжительной истории, и поэтому я полагал, что он высоко ценит «Тысячу и одну ночь». Писатель с певучим турецким акцентом объяснил мне, что, напротив, много лет избегал всякого использования этих историй в своем творчестве, поскольку они предлагают экзотический и нетипичный взгляд на исламский мир – взгляд скорее Галлана, нежели подлинной исламской литературы. Хотя Памук и не сказал этого, я подозреваю, что дело здесь еще и в чрезмерной популярности этих сказок. Писатель работает в традиции европейского, особенно российского романа, как он позднее объяснял в нескольких лекциях в Гарварде[364], и я видел здесь определенный подтекст: багдадские сказители вряд ли могут рассчитывать на Нобелевскую премию по литературе.

Тем не менее даже Орхан Памук не смог совершенно обойти вниманием это собрание сказок. Когда я указал, что персонажи «Тысячи и одной ночи» и мотивы их поступков довольно часто встречаются в его произведениях, он согласился, что эти истории так или иначе находят путь в его работы.

Реакция Памука обретает особый смысл в свете удивительного путешествия «Тысячи и одной ночи» с Востока на Запад. Эти сказки – порождение Европы в той же степени, что и Индии и Аравии, странный гибрид Востока и Запада, не принадлежащий по-настоящему ни той ни другой стороне. Действительно, важно не происхождение историй, а фантазия тех, кто собирает их, записывает, группирует и использует. Так не могло ли оказаться, что они вдохновили сирийского сказителя, жившего в XVIII в., по требованию рынка добавить что-то в их подборку?

Ободренный этой беседой, я бродил потом по улицам Стамбула, направляясь в фешенебельный район Нишанташи, где Памук вырос в многоквартирном доме, именуемом по фамилии семьи владельцев «домом Памука» (в автобиографической книге «Стамбул» он описывает переселение семей «западников» из традиционных имений в «современные» жилые дома). Но искал я не юность Памука, а вывеску «Аладдин»: так называется лавка, выразительно описанная в романе «Черная книга».

Сюжет своеобразного мистического детектива «Черная книга» вращается вокруг странных исчезновений и двух убийств, случившихся в лавке Аладдина и рядом с ней. Когда я нашел эту лавку, оказалось, что она похожа скорее на киоск, набитый всякой всячиной, от игрушек до книг. Пытаясь понять, что же представляет собой это странное место, я понял, что выбор киоска Аладдина был блестящей находкой автора: ведь действительно, «Тысяча и одна ночь» – литературный магазин игрушек, куда каждый читатель и автор может отправиться для развлечения и просвещения.

Я был там в компании Пелин Киврак, одной из помощниц Памука, и Пауло Хорты, специалиста по «Тысяче и одной ночи». Мы гуляли по району, и Пелин показывала различные места, включенные Памуком в его роман. В частности, она привела нас к самому обычному дому и объяснила, что здесь жил главный герой «Черной книги». Пелин, Пауло и я, вытянув шеи, разглядывали квартиру. Я не знал толком, что думать. Вдруг окно открылось, и оттуда кто-то уставился на нас, вероятно охваченный подозрениями по поводу трех человек, глядящих на его квартиру и даже указывающих пальцами. Эти два мира, обычный Стамбул и Стамбул Памука, начали накладываться друг на друга или даже сталкиваться между собой.

Вот тогда-то я и понял, насколько абсурдным может быть путешествие с целью отыскать следы вымысла в реальном мире. Одновременно эпизод говорил и о могуществе литературы. Памук каким-то образом сумел преобразовать совершенно обычный жилой дом в нечто особое, погрузив его в вымысел, который увлекает нас на его орбиту. Возможно, когда-нибудь жильцы дома поймут, что они больше не реальные обитатели этого обычного района Стамбула: они волшебным образом перенесены в роман, и это чудо, достойное «Тысячи и одной ночи».

Глава 7 Гутенберг, Лютер и новая аудитория печатного текста

ОК. 1440 Г., МАЙНЦ

Иоганн Генсфляйш с нетерпением ждал ярмарки 1439 г. Каждые семь лет собор города Ахена, стоящего на границе Германии и Франции, демонстрировал паломникам драгоценные реликвии[365]. В назначенный день духовенство и городское собрание входили в собор с противоположных сторон и сходились у деревянного ларя. Серебряных дел мастер вынимал из хранилища каждый из предметов, читал приложенное к нему описание и осторожно перекладывал его в деревянный переносной ковчег. Заполненный ковчег торжественно переносили к алтарю. Сначала шествовал оркестр, за ним духовенство и гласные городского собрания со свечами в руках. Звонили колокола, трубили трубы, а прибытие реликвий к алтарю обозначалось пушечным залпом.