От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Случившееся знаменовало собой поразительный скачок в деле распространения информации. За первые шестьдесят лет своей истории книгопечатание в значительной степени переключилось с уже освоенных книг, таких как «Латинская грамматика» или Библия Гутенберга, на тексты иного рода. В Италии так называемые гуманисты, восхищавшиеся греческой и римской классической литературой, печатали произведения античной эпохи (книгопечатание возникло как раз вовремя для того, чтобы сохранить содержание греческих свитков, которые были доставлены в Италию после падения Константинополя). Но кому могли понадобиться писания молодого, никому не известного монаха, рассуждающего о сложных материях? К всеобщему удивлению, оказалось, что рынок проявляет интерес (пусть и весьма умеренный) и к ним.

Сам Лютер до поры до времени не очень интересовался новой формой распространения идей. На первых порах он еще надеялся, что удастся реформировать церковь через официальные каналы – с помощью рукописных писем, обращенным к церковным властям. Он хотел открыто обсудить свои тезисы и просил разрешения на это у архиепископа. Но архиепископ как раз не желал дебатов на эту тему. Он хотел, чтобы Лютер отказался от своих взглядов и не мешал ему дальше торговать печатными индульгенциями, чтобы выплатить долг Фуггерам и добыть денег на строительство нового собора Святого Петра.

Столкнувшись с сопротивлением, Лютер снова взялся за перо. На сей раз он писал не на сложной богословской латыни, а в общедоступной форме проповеди. В проповеди против индульгенций он выражал свои мысли более непосредственно и прямо, ставя себе целью убедить аудиторию и пробудить негодование против повсеместно распространенных злоупотреблений. Помня о судьбе своих тезисов, Лютер не только прочитал проповедь, но и, вероятно уже после этого события, напечатал в типографии ее текст. Проповедь, естественно, была написана по-немецки, так что ее не нужно было переводить: оказалось, что Лютер, этот далекий от мирской суеты монах, не проявлявший интереса к новомодному миру книгопечатания, отлично владел родным языком.

Проповедь против индульгенций была только началом. Постепенно Лютер приходил к пониманию того, что для таких писателей, как он, не наделенных властными полномочиями, зато имеющих поддержку общественного мнения, печатный пресс – мощное оружие. Монах обнаружил у себя дар выражать негодование. Порой он задавал наивные, на первый взгляд, вопросы, а мог и выступать с открытыми обвинениями против папы римского, – но всегда высказывался образным, грубым и метким языком простого народа.

Такой стиль идеально подходил для распространения в печатном виде. Тиражи расходились мгновенно, нужно было делать новые и новые допечатки; в результате тезисы были изданы более чем в двадцати городах. Печать обеспечила всеобщую доступность индульгенций, а теперь поддерживала протест против них. Тиражи текстов Лютера на несколько порядков превосходили все, что издавалось прежде: их выпускали сотнями тысяч[410]. Лютер, сам того не ведая, положил начало эпохе всенародных полемик – эпохе, в которой один-единственный автор может публиковать свои творения под собственным именем, эпохе, когда успех будет измеряться величиной тиража и количеством переизданий, эпохе, когда связь между авторами и читателями станет куда более прочной, чем прежде, и будет осуществляться вне традиционных учреждений. Печатный пресс породил новую читающую публику и новую влиятельную форму литературы – полемическую публицистику, поддерживаемую печатью. Конечно, полемика как таковая не была новым явлением, некоторые из великих учителей достигли в ней высочайших успехов; и в наши дни вполне имеет право на существование такой вопрос: каких успехов могли бы достичь последователи Иисуса, будь у них возможность соединить экстравагантные для своей эпохи воззрения Иисуса и силу печатного станка.