От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

Лютер был упрямым (именно эта черта характера не позволила ему остановиться, когда архиепископ Майнцский оставил без внимания его жалобу), но зато был готов воспринимать новое и учиться. Именно этим он теперь и занимался – учился иметь дело с новым миром, миром печатной книги, совершенствуя искусство полемики в печати. Еще более упрямая и вдобавок крепко связанная традициями церковь тоже осознавала факт, что книгопечатание привнесло в жизнь нечто новое, что печатный пресс способен не только размножать индульгенции и Библию. Папа римский тоже обнародовал свои обвинения против Лютера (так называемые папские буллы) не путем вывешивания у церковных дверей, как прежде, а тиражировал с помощью печатников. Типографы не вставали ни на чью сторону и ничтоже сумняшеся раздували пламя противостояния, становившегося благодаря их продукции все ожесточеннее. Папа объявил Лютера еретиком и отлучил от церкви, тот в ответ провозгласил папу антихристом. Трудно сказать, какое из обвинений было оскорбительнее, но ясно было, что церковь проигрывала в борьбе. В новом мире, созданном книгопечатанием, было не столь важно, что один из оппонентов возглавляет самую могущественную организацию и утверждает, что говорит от имени самого Бога. Куда важнее было, насколько хорошо он владел пером: источником авторитета служило в первую очередь литературное мастерство. Лютер, бедный монах, который просто указывал на злоупотребления, учился говорить с простыми людьми и от их имени и сумел обрести больше авторитета, чем папа римский, потому что был писателем, а папа – всего лишь папой. Произведения Мартина Лютера составили добрую треть всех печатных публикаций, изданных в Германии при его жизни. Он стал первой суперзвездой новой аудитории печатного текста, мастером нового жанра печатной полемики.

Поняв, что не может побить Лютера на его поле, церковь вернулась к испытанным методам. Через несколько лет после публикации тезисов Лютера было устроено первое публичное сожжение его трудов. Лютер, вдохновленный своим успехом, поступил так же: при участии студентов Виттенберга он сжег книги по каноническому праву, на основании которого церковь осуждала его, и своими руками торжественно бросил в огонь папскую буллу, извещавшую о его отлучении от церкви. Присутствовавшие утверждали, будто он сказал тогда, что точно так же следует сжечь папский трон.

Библеоклазмы – публичные сожжения книг – при всей своей эффектности были малоэффективны. Они никак не могли противостоять росту потока печатной продукции, который Лютер умело направлял против церкви. Типографы печатали проповеди Лютера гораздо быстрее, чем церковь могла их сжигать. Библеоклазмы лишь стимулировали выпуск дополнительных тиражей и новых произведений. В новом мире печатного текста бумага была сильнее огня. Как будто в доказательство этого положения Лютер тут же написал трактат с обоснованием своего права на сожжение папских книг – и отдал в печать. Книгопечатание было, как не единожды говорил Лютер, величайшим Божьим даром[411]; сам же монах считал себя преданнейшим из его сторонников.

Возможно, архиепископ Майнцский и утратил доверие к печатному станку, однако ему все же могла поднять настроение мысль о самом замечательном достижении Гутенберга, осуществленном именно здесь, в подвластном ему городе, – о Библии на латыни. Благодаря Гутенбергу экземпляров Библии печаталось все больше и больше, цены на них неуклонно снижались, типографы уменьшали формат изданий, пока каждый желающий священник и монах не смог обзавестись собственным экземпляром – часто малоформатным, в 1/12, а то и карманным, в долю листа[412]. Одновременно осуществилась мечта Николая Кузанского о единообразной, стандартизированной, очищенной от многочисленных ошибок и извращений Вульгате, качество текста которой контролировалось бы централизованно. Не может быть сомнений в том, что доступность и потенциал влияния Библии увеличились, а соответственно, возросли доступность и потенциал влияния самой церкви. Ведь и сам Лютер, когда только готовился к своему демаршу, обзавелся собственным экземпляром латинской Библии, Вульгаты, и в руках Лютера этот экземпляр заработал. Письмо Лютера архиепископу, его аргументация против продажи индульгенций, против власти папы римского, – все это основывалось на глубоком изучении его экземпляра Библии. Именно о своем экземпляре он думал, когда с непоколебимой убежденностью заявлял, что Священное Писание важнее, чем папа, что ни церковь, ни тем более индульгенции ни разу не упомянуты в Библии. Удобный печатный том Библии, принадлежавший Лютеру, служил для него важнейшим источником вдохновения и его боевым кличем. «Sola Scriptura!»[413] – восклицал он, используя из вежливости латынь; Священное Писание было для него единственной властью, которой он соглашался поклониться: «Покажите мне упоминание в его тексте, и я собственноручно сожгу свои проповеди и тезисы». Идея Священного Писания, первоначально возникшая у книжника Ездры, мощно утверждала себя в новом мире печатного текста.