От литеры до литературы. Как письменное слово формирует мир, личности, историю

То давнее кораблекрушение пережил не только Агилар. Второй уцелевший, Гонсало Герреро, не сел в каноэ, чтобы приветствовать новых испанских пришельцев. Кортесу стало известно, что Герреро женился на туземке и приобщился к местному образу жизни – даже отрастил длинные волосы, покрыл кожу татуировками и обзавелся серьгой в носу. Он не пожелал вернуться к испанцам и остаток жизни занимался организацией сопротивления колонизации, которую все агрессивнее проводили европейские пришельцы[422]. Герреро, как ни банально это звучит, не имел требника, по которому можно было бы считать дни. Данный случай явил собой ценный урок по поводу важности письменности для пребывающих в среде чуждой культуры: наличие требника удержало Агилара от ее принятия. Познакомившись с Агиларом, Кортес тут же сделал его своим переводчиком, и тот оставался рядом с ним во время завоевания Мексики.

Первое вторжение на Юкатан принесло Кортесу кое-что еще – две книги майя. Он включил их в первую же партию трофеев, отправленных королю Испании; это внушительное подношение должно было защитить конкистадора и от происков конкурентов, оставшихся дома, и от гнева местных командиров, приказами которых он пренебрег в своем отчаянном броске на материк. Две книги отнюдь не занимали центрального места в добыче[423]; по-настоящему важным было лишь золото, которое можно было переплавить, чтобы поддержать королевскую казну, или золото в форме курьезных изделий, которыми можно было бы похваляться. Но книги тоже имели значение: они доказывали, что в лице майя испанцы столкнулись с людьми, владевшими письменностью.

В отличие от Писарро Кортес умел писать, и даже весьма искусно. Его красноречивые письма к испанскому двору, в которых он обосновывал свои экспедиции, склонили мнение короля в его пользу. А вот письменность майя не очень-то впечатлила завоевателя: возможно, дело было в том, что он сравнивал все увиденное с Европой и Азией, где каждая из старинных цивилизаций, от Китая до Ближнего Востока, поддерживала с другими спорадические контакты. В этих условиях – на едином материке, простирающемся с востока на запад, с примерно одинаковыми климатическими условиями, – и трудолюбиво выращенные сорта зерновых культур, и одомашненных животных можно было перемещать от одной культуры к другой через охватывавшую всю эту громадную территорию сеть взаимообмена, который захватил и письменность[424]. Не исключено, даже вероятно, что письменность – идея письменности – была сформулирована только однажды, в Месопотамии, а затем подхвачена другими культурами ранней письменности, такими как Египет и, возможно, даже Китай. При таком подходе и письменность, и порожденную ею литературу можно было бы воспринимать как результат счастливого стечения обстоятельств.

В отличие от Кортеса мы знаем, что обе Америки не имели никакого контакта с Евразией на всем протяжении существования письменности и длительной предшествовавшей эпохи. Это и поражает меня сильнее всего, что связано с историей литературы: едва ли не самое фундаментальное из всех изобретений человечества, письменность, было сделано дважды.

До сих пор я шел по следам самостоятельного изобретения письменности в Месопотамии, повлекшего за собой появление сословия писцов. Один из них решил записывать истории, которые, по обычаю, связывали между собой, складывая пространные тексты, некоторые из этих текстов приобретали статус священного писания. Этому процессу помогали такие прогрессивные технологии, как бумагоделание, переплетное дело и книгопечатание. Благодаря майя (и другим народам Америки, которые также изобрели системы письменности, не получившие такой известности), мы можем сравнить историю литературы, о которой говорилось выше, с другой, совершенно независимой традицией[425].

Двухтысячелетние литература и письменность майя удостоились поразительно малого внимания[426]. Возможно, дело в том, что письменность майя удалось расшифровать только во второй половине минувшего столетия объединенными усилиями российских и американских лингвистов. Шаг за шагом они пришли к осознанию того, что эта запутанная система состоит почти из восьмисот знаков, часть которых передает понятия, а часть – звукосочетания. И, хотя до сих пор не удалось расшифровать все знаки[427], у нас есть возможность задуматься о том, следовала ли история литературы в Америке тем же путем, что и в Европе и Азии, или иным.

Пионером изучения глифов майя был Диего де Ланда[428], родившийся в 1524 г. в Сифуэнтесе, городе в Центральной Испании, где все еще сохранялась крупная община крещеных мусульман (после падения мусульманской власти в Испании многие из них приняли крещение). В шестнадцать лет Ланда вступил в монашеский францисканский орден, а когда ему сравнялось двадцать четыре, решил шагнуть в неизвестность и присоединился к католической миссии, отправлявшейся в Америку, по стопам своего собрата францисканца Агилара. Его целью было спасение душ майя, а главным оружием – типографски отпечатанный требник.