Отблески солнца на остром клинке

Найрим с Тшерой, Вердом и Вегдашем стояли перед эшафотом, на отведённом для цероса месте. Осуждённого подвели к Найриму — для последнего слова. Астервейг впился в него холодным взглядом уставших, но всё ещё колючих глаз, и край его рта дёрнулся в пренебрежительной ухмылке, но Найрима она, кажется, нисколько не задела.

— Вы убили моего отца, — спокойно сказал он, глядя Астервейгу в глаза. — У меня есть все основания мстить вам — даже лично, а не только карать вас за преступление против Гриалии. Но я отказываюсь от мести. Потому спрошу: раскаиваетесь ли вы в содеянном? Готовы ли искупить причинённое зло?

Тшера думала, что по Астервейговым губам прошла конвульсия, но то была лишь улыбка.

— Искупить — как? — выплюнул он, и ответ его явно не интересовал.

— Это решат в Варнармуре. Если хотите искупления, вершить его будете в стенах брастеона, где никакие страсти этого мира вас не отвлекут, и вы сумеете послужить во благо своей амраны и своей страны.

Губы Астервейга вновь конвульсивно дёрнулись.

— Щенок! Пустоголовый, заносчивый щенок, возомнивший себя правителем! — Он перевёл презрительный взгляд на Вегдаша. — Сразу видно, чьё наставничество!

Найрим стерпел и это.

— Я жду вашего ответа, Астервейг.

«По-моему, он тебе уже ответил».

— Мне нечего искупать. И не в чем раскаиваться — я всё делал правильно. И всё, по-видимому, зря…

Найрим вздохнул:

— Что ж, видимо, зря, да. Уведите, — кивнул он стражникам, державшим Астервейга за локти, и те потащили его по шаткой лестнице на виселичный помост.

Заскучавшая толпа, не слышавшая этого разговора, ожила, заметив движение. Раздались выкрики, когда Астервейгу надели на шею петлю. Их стало больше, когда палач взялся за рычаг. А дальше — лязг механизма, стук открывшегося люка, глухой хлопок, хрип и звуки недолгой возни, какая бывает, когда умирающий сучит в агонии ногами. Потом на миг всё стихло, и площадь разорвалась радостным воплем. Тшера смотрела на просвет неба между крышами, не видя ни последнего мига Астервейга, ни яростного ликования толпы, в котором тоже было что-то пугающее, неестественное, отвратительное. Не смотрел на них и Найрим. Что чувствовал он, Тшера не знала, но его лицо выражало смесь скорби, облегчения и разочарования.

— Ваш главный противник убит, — заметил Вегдаш, когда они своей маленькой процессией двинулись назад в башню. — А вы как будто печалитесь. Вы действительно хотели помиловать его? Неужели жалеете теперь о решении повесить церосоубийцу?

— Жалею о его решениях, которые привели его к смерти, — не оборачиваясь, ответил Найрим. А потом остановился и резко, на пятках развернулся к Вегдашу. — Я надеюсь, когда-нибудь вы меня поймёте, кир таинник. Каждая жизнь важна. Но некоторые завершают свою задолго до смерти их тела. Таких уже не спасти, пусть плоть их ещё полна сил и здоровья. Таких не спасти, но они, пока живы телом, способны погубить многих. Я не сомневаюсь в верности своего решения. И надеюсь, что вы, Вегдаш, перестанете оправдывать высокими целями недопустимые средства, иначе предуготовите себе Астервейгов путь, вынудив меня вновь принимать подобные решения, — и пошёл дальше.

Вегдаш открыл рот, даже набрал в грудь воздуха, но так ничего и не ответил — Найрим к тому времени уже ушёл на несколько шагов вперёд и всё равно бы его не услышал.

Тшера, поравнявшись с сангиром, бросила на него злорадный взгляд.

— Тарагат уж отмаливает убитых вами невинных. И ты готовься, — кольнула его Тшера.

— Да если бы не я, этот сосунок всё бы сидел в сарае своего деда! — шёпотом прорычал Вегдаш.

— Дай угадаю: деда ты тоже убил?

— Я не… Тебе ли не знать, что правды, не замарав рук, не добьёшься?

— Но ты замарал их по самые плечи, с удовольствием и особо подлым способом.

Верд