Отблески солнца на остром клинке

Церемония помазания нового цероса на правление состоялась через три седмицы в главном молельном зале Хисарета, в присутствии уже новых таинников Пареона. Из Варнармура прибыла делегация скетхов во главе с отцом наиреем, который и вёл саму церемонию, всё ещё по-юношески твёрдой рукой вычерчивая золотой тушью на щеках и ладонях Найрима ритуальные символы. Верд наблюдал за каждым движением старого скетха, словно хотел найти и разгадать в нём какие-то знаки, тайные послания, адресованные ему. Он знал, что накануне отец наирей беседовал с Пареоном и самим Найримом, и разговор касался отмены ритуала Превоплощения. Знал он и то, что старцу сообщили о нём как об уже действующем в связке с Вассалом амаргане. Сообщили и даже показывали в деле — иначе с чего бы их с Тшерой сдёрнули на внеурочную тренировку, да не схватку с другими Вассалами, а бой с гиелаками, где либо — ты, либо — тебя, и никаких «условных касаний» — только кровь. С тёмной галереи над тренировочной ареной за ними наблюдали. Наверняка даже не только отец наирей, но и вся варнармурская делегация, да ещё все таинники Пареона. Отец наирей его, конечно же, узнал — не мог не узнать. Но сейчас, во время церемонии помазания, скользил взглядом по лицам собравшихся, ни на одном не задерживаясь, словно все они ему незнакомы. Возможно, так даже лучше, но Верду хотелось поговорить с ним. Всё же он преступил свои клятвы, сбежав из брастеона, и с последствиями разбирался не кто иной, как отец наирей. Он не жалел о своём решении — случись всё повторно, поступил бы так же — и оправданий не искал. Но всё же что-то неска́занное между ними тяготило его, ведь отец наирей долгие годы был главным человеком в его жизни. Первым после Первовечного.

Поздним вечером Верд вышел во внутренний дворик твердыни в надежде застать там отца наирея — тот всегда предпочитал творить вечерние молитвы под небом, а не в четырёх стенах. Привычки старца не изменились: и небо над головой, и камень под коленями, и бесконечные чётки на тысячу бусин, которые он проворачивал полным кругом не единожды за каждое молитвенное правило. Верд замер в паре шагов за плечом отца наирея, не решаясь нарушить его сосредоточения. Тот, не открывая глаз, простёр руку, указывая на место рядом с собой, и Верд тоже опустился на колени, но молитва у него не шла: ум сделался беспокойным, как в детстве. Отец наирей улыбнулся. Собственно, лицо его не изменилось, но Верд эту улыбку почувствовал.

— А всё такой же, — тихо сказал старец, и Верд не нашёл, что на это ответить. — Только драться стал лучше и шрамов прибавилось… А с ними — и ума.

— Разве ума добавляют шрамы?

— И они тоже. Но только тем, кто умеет думать. Наши шрамы — наш опыт. Бесполезны, если не делать из них выводов. Ты свои, думается мне, сделал. Я — тоже.

Верд неслышно вздохнул. Кажется, отец наирей неправильно его понял.

— Я не виниться пришёл, наставник. И не сожалеть о сделанном. Но мне жаль, если я подвёл вас.

Старец вновь незримо улыбнулся.

— Перед тобой стоял выбор: быть верным мне или Первовечному. Следовать дорогой, предуготовленной тебе людьми или богом. Ты смог это понять — отделить кажущееся верным от действительно верного, человеческое от божественного. Послушал свой арух, а не разум. Ты всё сделал правильно. А я где-то на своём пути всё-таки подменил истинное велением разума, и, если бы не ты, никогда бы сам в это не поверил. Но теперь вижу. Вижу, потому и не стану препятствовать новому закону цероса.

Отец наирей замолчал. Глаза его были по-прежнему закрыты, меж смуглых и сухих морщинистых пальцев медленно ползли чётки: одна бусина — одна молитва.

— Но и принять новые порядки как наирей я не смогу, — продолжил он. — Пришла пора мне уйти на покой. И подумать о том, на что вечно не хватало времени. Внимательнее послушать в себе голос Первовечного, а не собственное разуменье.

— Но кто же встанет во главе Варнармура?

— О, место не опустеет, брат Верд, такие места свободными не бывают! И сейчас его должен занять тот, на кого новый церос сможет полностью положиться, тот, кому Найрим-иссан сможет доверять, в ком найдёт и советника, и помощника. Я для этого не гожусь, я слишком стар, чтобы вершить такие перемены. Я слишком крепко врос в устоявшиеся традиции.

— Такой человек есть? Вы его знаете? — горячей, чем следовало, спросил Верд.

Отец наирей вновь улыбнулся.

— Кое-кого я церосу посоветовал. И он меня услышал. Наиреи брастеона оставляют после себя нескольких преемников, но утвердить кого-то из них во главе Варнармура может только церос, так что теперь всё в его руках. И да благословит Первовечный его на всех путях его. И тебя тоже да благословит, брат Верд, первый Йамаран во плоти. Прощай, мой мальчик. Теперь уж навсегда.

Старец наконец-то разомкнул веки и глянул на Верда пронзительно чистыми глазами, и у того словно отвалился от сердца кусок скалы, который он носил у себя в груди всё это время. Вот что ему было необходимо. Не прощение. А прощание.

* * *

— Какого Неименуемого?!