Отец и сын, или Мир без границ

– Что ты, не принимай это всерьез, – ответил Женя. – Я слишком люблю свою жизнь, чтобы отказаться от нее добровольно. Не волнуйся: это я сказал просто так.

Я не раз предлагал ему уехать на год в какой-нибудь хороший пансион со школой: отдохнем друг от друга, а потом, может быть, станем лучшими друзьями. Он всегда наотрез отказывался.

– Как ты поседел и облысел! – сказал он мне без всякой связи, он, еще недавно уверявший меня, что за четыре года я ничуть не изменился.

– Думаешь, легко было тебя рожать? – ответил я. – Конечно, я очень постарел после твоего рождения. Ты же видел, какой у меня ужасный шрам на животе. (След слишком поздно сделанной в детстве операции: тогда я чудом избежал смерти.)

На секунду Женя опешил, но «ребенок» был уже не тот, что много лет тому назад, когда я рассказал ему про телевизор, работающий во мне специально для него.

– Это у тебя от аппендицита!

– Глупости. При чем тут аппендицит? Просто случайно с той же стороны, – невозмутимо пояснил я.

Несколько позже у Жени вдруг начались сильные боли в желудке. Однажды вечером мы настолько перепугались, что повезли его в больницу.

– В таком возрасте может быть язва? – спросил я врача.

– Может, – ответил он.

У меня в очередной раз упало сердце: если язва, то, конечно, от перенапряжения, то есть из-за меня. Сделали анализы и поставили всеобще известный в Америке таинственный диагноз – желудочный грипп. Я так никогда и не понял, что это за болезнь, но диагноз оказался правильным.

К тому времени Женя осознал, как сильно и бескорыстно мы его любим. Я читал ему некоторые сказки Салтыкова-Щедрина. Дошли до места, в котором мужик нарвал десять спелых яблок для генералов, а себе взял одно – кислое. «Вроде тебя», – сказал Женя. Он вдруг стал замечать ситуации, когда остался один кусок ветчины и этот кусок я даю ему. Он почти насильно делил остаток пополам: «Закрой глаза и открой рот!»

Случилось так, что в четырнадцать лет, потянувшись за посудой на верхней полке, он уронил и разбил тарелку.

– Папочка, не ругай меня! – воскликнул он.

– Ну, что ты, – сказал я, – разве если я буду тебя ругать, тарелка срастется?

– Какое счастье, папа, – воскликнул он, – что я родился у тебя!

– Какое счастье, Женечка, – ответил я, – что у меня родился ты.

А чуть позже я сочинил по-английски пьесу, в которой три главных действующих лица: отец, мать и сын. Основное действие происходит в больнице, и не ясно, выживет ли отец, но сказано, что если не выживет, то сын получит написанное перед операцией письмо. В эпилоге он такое письмо получает. Пьесу прочло несколько человек, и все похвалили текст и осудили мою драму за абсолютную несценичность. Женя не поверил, что прототипы не мы, и плакал, читая письмо, дошедшее к сыну после смерти главного персонажа.

4. Чему там учили: гуманитарные предметы. Чтение

Почины. Все языки мертвые. Жена Цезаря выше подозрения. Вольная поэзия. День и ночь – сутки прочь. Нечто о Стриндберге. Богатый коктейль

Женина школа была, как многие другие: попадались прекрасные учителя, а попадались и бездари. Языки шли хорошо не только потому, что они и должны были у Жени так идти, но еще и по той причине, что их вели знающие преподаватели. Женя профессионально разбирался в том, кто и как говорит по-французски, а потом и по-испански (об испанском речь пойдет ниже), и зря бы хвалить не стал. В старших классах литературу преподавала дельная, культурная женщина. Но беда была в том, что, хотя Женя рос и многое узнавал, он не спешил взрослеть. Его инфантильность изумляла меня.

На пороге своего четырнадцатилетия он сочинил и записал в дневнике (дневник требовался по программе) рассказ о том, как некий мальчик (то есть, конечно, он сам) куда-то летит с младшим братом. Тот ругается, все проливает и изъясняется на убогом сленге – неизобретательно и глупо, а в обычном разговоре, по крайней мере с нами, он бывал находчив и даже блестящ.

Учительница (не та, что появилась позже) незадолго до того родила ребенка и недосуг ей было читать эту чушь, да и жила она по принципу советских продавщиц: «Вас много, а я одна». В конце сочинения стояло только: «15 страниц». Между нею и Женей были совет да любовь; когда она рожала, Женя собирался послать ей цветы. В ее следующем задании требовалось написать нечто с фокусом на повсеместно обсасываемой этике.