Отец смотрит на запад

И этот поворот Катя хорошо знала. За пыльной стекляшкой с гордой вывеской «Гипермаркет» раньше был пустырь. Теперь забитые фанерой окна магазинчика выходили на построенный и уже побитый ветрами храм Преображения Господня. На рисунке, висевшем на дверях церкви-вагончика, храм изображался пятиглавым, но то, что в результате получилось, поблескивало единственным крестом на единственном тускловатом куполе. Памятный вагончик уцелел и темнел неподалеку. Катя задумалась, как сложилась бы ее жизнь, если бы Наина – матушка Агафья – не пожертвовала деньги церкви и не бросила бы единственную дочь.

Из вагончика выбежал тощий паренек в рясе, подобрал ее двумя руками, замелькали ярко-голубые джинсы. Он исчез за дверью нового храма и быстро, как в компьютерной игре, появился в проемах невысокой колокольни. Катя выудила диктофон. Колокол забрякал, будто ботало на шее коровы. Совсем не так, как мощный колокольный благовест в монастыре матери.

Тулин резко затормозил и несколько раз посигналил. Катя вжалась в кресло.

– Ща, я быстро. – Тулин выскочил из машины и метнулся к багажнику.

От забора отлепился мужичонка. Он широко, но вымученно улыбнулся. Зубы и белки его глаз были желтые, как жир. Кивнул Кате и тоже прошел к багажнику, повис над ним дугой. В машине пахнуло смертью. Катя прикрыла глаза: может, это все сон? Или, может, она получила солнечный удар, как только вышла из вагона, и все, что происходит вокруг, – не больше, чем игра воображения.

– В бардачке полотенце есть, подай! – приказал Тулин, сев в машину.

Значит, это не сон, подумала Катя и вытащила из бардачка кусок махровой ткани, похожий на оторванный от халата карман. Протянула брату и только сейчас заметила темные разводы крови на его руках. Отшатнулась было к двери, но мимо как раз проходил желтозубый с подтекающим мешком на плече.

– Рахмет, брат, еще раз! – крикнул в Катино окно мужичок и ушел, не оглядываясь.

– Что это было? – спросила Катя, не сводя глаз с мокрого вишневого пятна, которое расплывалось по мешку и по спине приятеля Тулина.

– Где? – с издевкой спросил Тулин.

– В мешке.

– А-а-а, ты про это. Да пес, – спокойно ответил Тулин и закинул грязное полотенце обратно в бардачок.

– Какой еще пес?

– Мертвый. – Тулин выдержал паузу, пока разворачивал уставшие как будто именно от него «жигули». – Да кореш мой заболел туберкулезом, сдаваться врачам не хочет. Старухи говорят, что собачье мясо лечит.

– А ты что?

– А я что? Я этими руками быков мочу, что мне стоит суке шею свернуть.

Катя смутно почувствовала, что слова Тулина могут быть угрозой, и больше ни о чем не спрашивала.

Айнагуль весь день занималась уборкой. Выбивала тяжелые ковры с орнаментом и легкие покрывала с вытканными стройными оленями, которых она никогда не видела вживую. Мыла полы за Аманбеке, которая ходила во двор и комнаты и не имела привычки разуваться. Она хотела ненавидеть свекровь, но не могла, потому что обычно злая и всем недовольная Аманбеке таяла, когда видела Асхатика. Она покрывала его влажными поцелуями и называла ласково – балам. Кажется, она любила его больше, чем Тулина, может быть, даже больше, чем покойную Буренку.

Аманбеке велела перенести хлам в коровник, так она называла приданое Айнагуль. Та не стала спорить и, надрывая спину, потянула родительский сундук из дома. Как раз в этот момент послышалось знакомое кряхтенье «жигулей». Айнагуль пошла открывать ворота.

Рядом с Тулином сидела незнакомка, ничем не напоминающая девочку с черно-белого снимка в квартире Серикбая. Было в ней что-то, сообщающее о возможности иной, далекой жизни.

– Привез сеструху. – Тулин выскочил из машины и с неожиданной любезностью распахнул дверь перед Катей.

Та удивленно вскинула бровь и не торопясь ступила на утоптанную землю двора.

– Привет! Я Катя. – Новообретенная золовка протянула Айнагуль руку.

Айнагуль улыбнулась, представилась и крепко, как это делал отец, пожала узкую ладошку новой родственницы.

– Я тебя совсем другой представляла. Какая ты бледная, сразу видно, городская.

Катя по-детски дернула плечом, и Айнагуль стало неловко. По сравнению с гостьей даже в домашнем платье-халате она выглядела вычурно. Захотелось переодеться, снять украшения.

– Ойба-а-ай! Какие люди! – донеслось из-за спины.

Айнагуль обернулась и увидела Аманбеке в новом наряде.

Закрытое желтое платье текло и переливалось на солнце подтаявшим сливочным маслом, пряча от посторонних глаз кривые ноги и венозные руки. На груди пестрела брошь с темно-красными камнями, которую Айнагуль раньше не видела. Волосы свекровь собрала тоже не как обычно. Зачесала черные, чуть тронутые сединой пряди в высокий хвост и, не до конца выпустив из резинки кончики, соорудила на макушке что-то вроде аккуратного кустика. Айнагуль еще больше захотелось переодеться.

– Иди поцелуй бабушку, – словно сделав одолжение, врастяжку произнесла Аманбеке и шагнула навстречу гостье.

– Ну, какая вы бабушка, вы еще молодая, – вежливо ответила Катя.

– А такая! У меня и внук уже есть. – Свекровь сгребла золовку в объятия и хлопнула ее по спине. – Ой, какая же ты худая, Катька, стала.