Открытый город

Какой-то человек – мне это запомнилось – в тот день восемнадцатой годовщины ходил в метро из вагона в вагон. Осматривал вентиляционные отверстия над автоматическими дверями. Он был в темно-синей форме Управления городского транспорта и нес в руках что-то наподобие счетчика: вводил какие-то цифры, и прибор попискивал. Я не сводил с него глаз, воображая, что это вестник из мира духов, в некотором роде ангел – правда, оставалось неясно, к добру или к худу его видеть, – а он выполнял свою работу так сосредоточенно, что его манера методично осматривать каждое отверстие ничем не опровергала мою завиральную гипотезу. Я смотрел вверх, на отверстия, пока мы неслись мимо станций Верхнего Манхэттена – «125‑й улицы», «137‑й», «145‑й», – и думал о последних страшных мгновениях в лагерях, мгновениях, после которых никто не вышел живым, никто не смог поведать по личному опыту, каково было, когда подавали «циклон-Б» и все люди, уведенные в неволю, вдыхали свою смерть, а пока всё это происходило в первой половине сороковых, моя Ома пробиралась в северном направлении, в Берлин, беженка, растерянная и перепуганная, как и все вокруг. Вот какие разговоры мне хотелось бы с ней вести: о молодых парнях из ее города, которые ушли маршевым шагом на войну и больше не вернулись, или о тех, кто в конце концов вернулся, – как мой Опа, о котором мне почти ничего не рассказывали, – или о тех, кого схватили и отправили в Маутхаузен-Гузен.

На «157‑й» девушка азиатской внешности, только что дремавшая, внезапно вскочила – сделавшись похожа на испуганную газель, – и успела выбежать до закрытия дверей. Другие пассажиры вошли, и на одно краткое, ошеломительное мгновение я подумал, что опознал одного из ограбивших меня мальчишек. Но я обознался. Конечно, они то и дело заплывали в мои сновидения, а мысль, которая поначалу мне претила, – мысль, что могло быть и хуже, – теперь казалась верхом благоразумия. Но в тех сновидениях я давал отпор. Получал более серьезные травмы, но и сам избивал нападавших до крови. Один из них падал, и я нависал над ним, колотя по лицу, пока под ударами оно не превращалось во что-то вроде скомканной красной бумаги, пока он не терял глаз. При пробуждении боль, вызванная тем, что я его колотил, совпадала, тютелька в тютельку, с ноющим ощущением в левой ладони.

Я встал с сиденья и пошел поговорить с сотрудником метро, когда он уже собирался распахнуть дверь между нашим вагоном и соседним. Судя по внешности, он был индиец из Гайаны или с Тринидада, – по моим догадкам, среди его предков были и африканцы, – но вполне мог оказаться выходцем прямо с Индийского субконтинента. Я спросил его о работе. Специалист по кондиционерам, сейчас проводит замеры температуры в вагонах. Держится приветливо и, казалось, удивляется, что хотя бы один человек его заметил.

– Поразительно, – сказал он, – что легкие перепады – слишком жарко или слишком холодно – вызывают жалобы. Наши системы ВОК – это значит «вентиляция, отопление и кондиционирование воздуха» – работают эффективно, и летом мы стараемся, чтобы у нас было прохладнее на десять-пятнадцать градусов [66], чем на улице. Проверяем их постоянно, так что фронт работ гигантский. Но, естественно, никто не замечает температуры воздуха, пока не почувствует дискомфорт – ну там выпускные отверстия засорятся или в системе точечная поломка. А ведь, – добавил он со смехом, – кислорода в воздухе тоже не замечаешь, пока он не иссякнет; если система ВОК барахлит, даже каких-то пятнадцать минут, люди уже готовы устроить уличные беспорядки.

20

Меня пригласили на вечеринку к Джону Массону. Он жил в Вашингтон-Хайтс, чуть севернее больницы. «Квартира окнами на Гудзон, – сказала мне по телефону Моджи, – вид потрясающий: вода, деревья и мост Джорджа Вашингтона, ты просто обязан это увидеть!» Она жила отдельно – у нее была своя квартира в Бронксе, в районе Ривердейл, – но говорила, что часто ночует у Массона, а эту вечеринку они устраивают сообща. После пикника в парке я с ней не виделся, но три или четыре раза она мне звонила, разговоры были непродолжительные, обычно поздними вечерами. Однажды она внезапно спросила, как поживает моя мать. Я помолчал, а затем ответил, что не знаю – мы не поддерживаем контактов. «Ой, какая жалость! – сказала она на удивление бодрым голосом. – Помню, я с ней как-то встречалась. Такая милая женщина».