Открытый город

За несколько дней до вечеринки я, как сам теперь предполагаю, пытался как-то извернуться, чтобы тактично отклонить приглашение, но когда день настал – было это в середине мая, – обнаружил, что благовидного предлога нет, придется пойти. В тот день закончил работу пораньше, в полшестого. Времени было хоть отбавляй, и я решил не спускаться в метро, а пойти пешком. Сделав крюк, дошел от Харкнесс-центра до перекрестка Бродвея с Сент-Николас-авеню; как и следует ожидать в этот час, все полосы в обе стороны – битком, автомобилисты изнывали от нетерпения. У перекрестка этих двух транспортных артерий, в парке «Митчел-Сквер» – площадью меньше акра, но плацдарм выгодный – возвышалась скала – обнажение коренной породы, – откуда удобно обозревать градостроительные наслоения, придающие медицинскому городку его современный вид. Новые корпуса росли даже не бок о бок со старыми, а во многих случаях прямо на них, как привой – на ветках плодовых деревьев; результаты этой трансплантации выглядели броско и чужеродно, словно протезы. В Милстейн-Билдинг – главном корпусе больницы – к викторианской каменной кладке прикрепили новомодный треугольный фасад из стекла и стали: получилась этакая мишурная пирамида в угрюмо-величавом окружении.

Для многих зданий района такие наслоения стилей – обычное явление, и схожая многослойность свойственна их названиям – получается настоящая летопись истории учреждений, которые изначально были муниципальными, но постепенно впали в зависимость от спонсоров – благотворительных организаций и крупных частных компаний. На каменной, с пышными резными украшениями арке одного из старейших зданий значилось: МЛАДЕНЧЕСКАЯ И ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА 1887; а у соседней двери – современным рубленым шрифтом, глянцево-синими буквами: ДЕТСКАЯ БОЛЬНИЦА «МОРГАН СТЕНЛИ». Из парка «Митчел-Сквер» – его разбили в честь ветеранов Первой мировой войны и назвали в честь мэра Нью-Йорка, погибшего в ту войну, – моему взору открывались Медико-биологический научный корпус имени Мэри Вудард Ласкер, Ирвинговский центр исследований рака, Слоановская женская больница и Павильон медицинских исследований «Расс-Берри». Перед Детской больницей стоял еще один дар филантропов – «скорая» Семейного транспортного фонда Нью-йоркской противопожарной службы. Некоторые пожертвования поступили довольно давно, многие – совсем недавно, но каждое упрочило связи между современной медициной и увековечиванием памяти, с одной стороны, и увековечиванием памяти и деньгами – с другой. Больница – не нейтральное пространство: она не принадлежит к сфере чистой науки, но более не принадлежит к сфере религии, к каковой относилась в средневековье; современные реалии – в том числе коммерческая деятельность и прямая корреляция между крупными денежными пожертвованиями и решениями называть корпуса в память о таком-то и таком-то. Имена много значат. У каждой вещи есть имя.

На гигантской скале в парке развлекались мальчишки – катались на скейтах вверх-вниз по пологому, но крайне неровному склону и хохотали. Я прочел текст на мемориальной доске Митчелу у входа со 166‑й улицы. Самый молодой мэр в истории Нью-Йорка: тридцати четырех лет, в начале войны победил на выборах, а спустя четыре года, когда он погиб в Луизиане, будучи на тот момент летчиком Авиационных сил армии США, – проявления скорби были публичными и яркими. Пока я читал текст, гадая, что значит диковинное второе имя Митчела – Пуррой, – в парк вошел мужчина в слишком длинной куртке с эмблемой «Янкис». Встал рядом со мной и попросил два доллара на автобус, но я безмолвно отказал и снова вышел на Бродвей. Севернее парка, за памятником из бронзы и гранита – мемориалом Первой мировой войны с навеки застывшими в разгаре боя тремя героями: один стоит в полный рост, другой на коленях, третий, смертельно раненный, оседает на землю, – темперамент района менялся, и больничный городок – казалось, прошлое внезапно перерождается в настоящее – уступал место баррио [67].

Почти сразу поубавилось медиков белой расы, которых у дверей Милстейна, наоборот, хоть отбавляй; здесь же на улицах полно доминиканцев и других латиноамериканцев: одни приехали за покупками, другие тут работают, третьи живут. Кто-то, идя мне навстречу, радостно замахал рукой. Женщина, высокая, средних лет, с младенцем, но лицо незнакомое.

– Мэри, это Мэри, – сказала она. – Я работала у вашего старичка, помните? – Покачала головой, изумляясь нашей встрече. Я напомнил ей свое имя. Да, она самая; теперь живет в Вашингтон-Хайтс и поступит учиться на медсестру, в училище при Колумбийском университете, как только отдаст мальчика в ясли. Я поздравил ее и почувствовал, как шевельнулось в душе изумление тому, как стремительно жизнь идет своим чередом. Мы немного поговорили о профессоре Сайто.

– Он был хороший человек, знаете ли, – сказала она. – И всегда так радовался вашему приходу. Не знаю, говорил он вам об этом или нет. Тяжело было смотреть, как он уходил, – видеть, как тяжело ему под конец приходилось.