Открытый город

Вчера днем, в «окошке» между приемами новых пациентов, я слушал радио, и ведущие ознакомили меня с программой Карнеги-холла на этой неделе. Три концерта даст Берлинский филармонический оркестр под управлением Саймона Рэттла. Я зашел в интернет и взял один билет на концерт на тот же вечер. Финальный из трех концертов – «Das Lied von der Erde» – будет сегодня, но его мне придется пропустить: все билеты проданы. Малер вечно думал обо всем последнем: «Das Lied von der Erde» с ее щемящими нотами прощания, с звуковым миром, где у радости привкус горечи, написана в основном летом 1908 года. Годом раньше, в 1907 году, грязные политические игры с антисемитской подоплекой вынудили Малера покинуть пост директора Венской оперы. Это огорчение обрушилось на него вслед за шокирующим ударом: в июле 1907 года умерла от скарлатины старшая из двух его дочерей, пятилетняя Мария-Анна. Когда Метрополитен-опера заключила с Малером контракт на сезон 1908 года, он взял с собой в Нью-Йорк жену Альму и младшую дочь. Это была передышка, миг славы и некоторой удовлетворенности собой. Он чаровал аудиторию своим искусством дирижера и новаторскими программами, пока совет театра не отстранил его, отдав предпочтение Тосканини.

Вчера вечером я ходил слушать Девятую симфонию – то самое произведение, которое Малер написал после «Das Lied von der Erde». У Малера так сильно развито чувство конца, что его многочисленные музыкальные повествования о финалах почти затмевают всё, что им предшествует. Он мастерски овладел искусством заканчивать симфонии, весь корпус произведений и собственную жизнь. Даже Девятая – не самое последнее его произведение; сохранились фрагменты Десятой симфонии – и похоронного в них еще больше, чем в предыдущих. В шестидесятых годах британский музыковед Дерик Кук завершил эту симфонию, основываясь на черновиках Малера.

Вчера вечером, в метро, в поезде маршрута «Н», идущем на север, я поймал себя на размышлениях о последних годах Малера. То, что вокруг него было мрачного, разнообразные напоминания о хрупкости и бренности сущего – всё это ярко озарял некий неведомый источник света, но даже к этому свету примешивалась тьма. Я думал о том, как по солнечным каньонам между отвесными стенами небоскребов иногда несутся облака, и тогда четко разграниченные свет и тень мимолетно расцвечиваются прожилками из света и тени. Все произведения, написанные Малером на закате дней, – «Das Lied von der Erde», Девятая симфония, наброски Десятой, – были впервые исполнены только после смерти автора; все они – исполинские, отличающиеся яркой освещенностью и живостью произведения, а их обрамлением служит трагедия, в то время бушевавшая в его жизни. Главное впечатление, остающееся от них, – ощущение света: света страстной жажды жизни, света удрученного ума, размышляющего о неотвратимом приближении смерти.

Одержимость всем последним заметна не только в стилистике позднего Малера. Она присутствовала с самого начала его творческого пути, еще во Второй симфонии – обширном музыкальном исследовании таких понятий, как смерть и воскресение. Если бы на закате дней он написал только «Das Lied von der Erde», ее сочли бы уместным прощальным высказыванием, одним из величайших, того же уровня, что и «Реквием» Моцарта, Девятая симфония Бетховена и последняя фортепианная соната Шуберта. Но написать вслед за «Das Lied», летом следующего, 1909 года такую же неохватную Девятую симфонию – значило сделаться благодаря своей силе воли гением долгих прощаний.

Концерт входил в цикл, посвященный городу Берлину. Я взял билет на вчерашний концерт слишком поздно и оказался на четвертом ярусе, если считать от цокольного этажа. Зал – очаровательная раковина с потолком, инкрустированным софитами и встроенными светильниками, – был переполнен. От моей соседки, красавицы в дорогом жакете, воняло; запах был сильный, нечто среднее между слюной и спиртом, и я предположил, что причина – не пренебрежение гигиеной, а слишком усердное использование парфюмерии. Я подумывал пересесть на другое место, но оказалось некуда. Женщина принялась энергично обмахиваться веером, и запах рассеялся. Скоро появился ее спутник – высокий, загорелый, в синем костюме и белой рубашке в клетку, мужчина европейской внешности с веселыми серыми глазами. Из-за кулис вышел под аплодисменты публики первый скрипач, и оркестр приступил к настройке: сначала гобоист выдул четкое «ля», а затем звуки струнных, выпутавшись из очаровательной какофонии, грянули в унисон.