ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

панам сенаторам просить об обещанном гарнизоне, но ничего не получили, кроме

отсрочки да неверных обещаний, в роде груш на вербе. Набранившись досыта и пичего

не сделавши, удовлетворились мы сокращением элекции, и пан маршал распустил нас

рано*.

О 16 заседании (октября 23) сеймовой дневник говорит, что, до чего ни касались,

всюду было несогласие, вечные споры о пустяках (de lana caprina). „Так совещаются*

(говорит дневник), „как будто в самое мирное время (in pacatissimo Reipublicae

tempore),— совещаются для забавы (per passar il tempo). А неприятель находится

сегодня уже только в 14 милях от Варшавы, со стороны Литовского Бреста, а со

стороны Люблина—в 20 милях. Одни советовались, как бы идти навстречу

неприятелю, другие—как бы оборонить переправу да Висле, третьи—как бы

защищаться в Варшаве. Таковы были рассуждения, а самое дело стояло так, что все

живое укладывало свои робы в сундуки; шнуровали тюки; отправляли готовые возы;

снастили шкуиы и ялики. По улицам ни о чем больше нет речи, как о том, что паны

собираются в путь. Мы только смотрим, что далее будет. В, сеймовом круге (w kole)

раздаются клятвы, что будут сопротивляться до убоя (до gardи), а в действительности

ни малейше не было на то похоже. Неужели же мы поделались Жидами? или уж от нас

и сам Господь Бог отступился, и нам осталось только бежать, куда глядят глаза? *) В

таком несчастном положении, не имеем о неприятеле никакой вести, даже о Львове не

знаем ничего (а писано это было в тот день, когда Тогай-бей отступил уже от Львова с

окупом и многими тысячами ясыра). Знаем только, что в нем гарнизона 200 пехотинцев

да мещан при Армяшевском человек 15. В Замостье пан воевода русский велел

разобрать русское предместье и расположился там лагерем под самыми стенами,

запасаясь прови-

*) В этом смысле и Хмельницкий называл панское ополчение Жидами.

318

янтом из окрестных мест и не щадя ни чьих гумен. Своевольные купы бродят по

разным местам. Нынешнее заседание потрачено все на певерпые новости и различные

вести, о чем срам и писать (о czem sromota i pisaж)*.

В 17 заседании (24 октября) „великопольский генералъ* заявил, что и та горсть

войска, которая находится под командой князя Вигавецкого, намерена разойтись, если

жолнерам тотчас не уплатят жолду. Он советовал поступить и с Варшавой так, как

поступлено со Львовом, где депутаты брали на кредит Речи Носполитой все, что

находили в лавках и костелах. Это заседание было распущено потому, что один из

молодых членов был пьян и не дал постановить никакого решения. Автор дневника

изобразил возмутительное для нас сеймовое безобразие следующими словами:

„Tandem ktoњ mиody zagrzawszy gиowy, ktуrego znaж foecundi calices fecere disertum, in

murmure powstaи, їe compellare licet minis, niї rationibus. Pan referendarz koronny:

„„troszeczkк њmiele**: zk№d jedni w њmiech, a drudzy siк turbowali*..

Б 18 заседании (26 октября) земские послы роптали на то, что универсал к беглецам

(do rosprуszehcуw) лежит неразосланный. В этом обвиняли сенаторов, которые де не

желали, чтоб пх дяденьки, племяннички и т. д. нюхали опять порох, от которого ушли.

„Эгого только и недоставало к нашим бедствиямъ* (сказал Фредро). „Что сегодня

постановляем, то завтра отменяем. Не знаю, что причиною задержки универсалов:

injuria, или industria их милостей панов сенаторов. Но вижу, что мы действуем так, как

повеет ветер (їe tylko vento ferimur). Когда нас что-нибудь постращает, мы желаем

прпсиешить наши рады (videmur accelerare consilia nostra), а если весть убавит немного

страху, мы ничего не говорим и не делаем. Ухватились было мы за пехоту с городов;

теперь уж о ней и позабыли*.

Отсюда произошли пререкания между светскими панами и духовными, которые де

не хотят отягчать (onerare) своих городов пехотою, и медлят с рассылкой универсалов

для того, чтобы, получив деньги, послать, в зачет этих денег, свою ассистенцию.

19 заседание (октября 27) было ознаменовано'прибытием искательного посла от так

называемого шведского короля, Л на Казимира Просьба посла о назначении ему

аудиенции была приправлена таким панегириком владычествующей шляхте: „Не

только всему свету, но и самому небу объявляете вы свободу, избирая свободными

голосами великих монарховъ*. Все прочее в нем было еще нелепее.

,

319

В 20 заседании (29 октября) достойна замечания отметка дневника: „О

Хмельницком, о Львове—ничего верного, как и о Татарахъ".

В заседании 21 (октября 30) маршал Посольской Избы жаловался на медлительное

решение самонужнейших дел. „О пашей обороне, о деньгах и людяхъ" (сказал онъ]

„мы говорим так, как будто неприятель находится от нас в 200 милях. Не только не

знаем, что постановили сенаторы о депутатах в течение недель двух, но не знаем даже,

заседали ли они".

Ответом на эту жалобу было донесение одного из депутатов, что сенаторы заседали

только два раза, потому что не съехались. „Но и нас не за что хвалить" (прибавил он):

„хотя нас депутовало двенадцать, но на этих заседаниях не было больше двух или

трехъ".

Когда земские послы расходились из заседания, пришло известие, что Хмельницкий