Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Вот шельмец! При белом свете! Да ремень-то какой ядреный, новый совсем.

Стучит молотком, делает наставку.

— Сейчас станция будет, я и надену тебе, подмогну, — воркует он над ремнем и похохатывает: — Надо же! При белом свете срезал. Ну и парень! Не промах.

Я молчу у окна в коридоре.

— А начальник сейчас пришла, говорит: срезанный ремень Таня надевать не станет, прицепляй, стало быть, ее вагоны к своим! А зачем прицеплять? Ремень-то — вот он! А поезд тот ушел уже, нету его. Ищи свищи…

И вдруг хлопает меня по плечу:

— Чего загорюнилась? Наденем сейчас, и вся недолга!

— Как вам не стыдно? — поворачиваюсь я к нему.

От удивления он открывает рот.

— Видали? Она же меня и стыдит?!

Зло дергает ремень за конец, свертывает его, сует под мышку и выбегает в тамбур.

…Мы растерялись с Наташей в этой сутолоке. От самых ворот и дальше, в глубь рынка, все было в движении. Головы в платках, в шапках, в башлыках мелко покачивались, передвигались, и нельзя было уловить, куда все это движется. Стоял неумолкаемый гул.

Наташа близоруко озиралась. Боясь потерять, я взяла ее за руку.

— Молодые гражданочки! — послышалось сзади. — Может, вам мой товарец годен?

Мы оглянулись. Пожилая женщина вынула из сумки что-то белоснежное, встряхнула на руке. Это были очаровательные детские ползунки. Беленькие, с лямочками, с крошечной ступней, затянутой розовым шнурочком с бантиком. Я не могла оторвать от них глаз. Снова вспомнила малыша в окне поезда и мысленно нарядила его в эту белоснежную одежду. Как красиво! Любой матери захочется иметь такую для своего ребенка.

— У вас еще есть? — спросила я женщину.

— Есть, есть. Сколько вам?

Я растерялась. Сколько их надо, чтобы выменять Наташе валенки?

— У меня их всего десяток. Берите все, — предложила женщина.

Наташа осторожно потянула меня за рукав.

— Может быть, еще походим, посмотрим?

— Неужели тебе не нравится? Смотри, какие хорошенькие! Я уверена, что их с удовольствием возьмут по дороге.

Мы рассчитались. От Наташиных денег осталось еще немного.

— Возьми их себе, — распорядилась я, — а то ведь, наверно, на еду ничего не оставила. Я обязательно выменяю тебе на эти штучки валенки!

— Кому шелковое платье, шелковое платье!

Ой, ведь еще надо шелковые чулки!

— А чулок у вас нет? — спросила я старушку, предлагавшую платье.

— Чулки дальше в ряду.

— В котором ряду?

Старушка кивнула в глубь рынка и затерялась в толпе.

Пока пробирались к чулкам, я увидела юбки, темно-коричневые.

— Дайте мне три, — хмуро сказала я мужчине, повязанному сверх шапки большим клетчатым платком.

— Берите десяток, дешевле отдам, — засуетился он над своей торбой.

— Таня, зачем тебе юбки? — шепнула Наташа. — Тебе же кофточку надо.

— Это Анне… Мне нужно только три, — сердито взглянула я на мужчину.

— Три так три.

Наташа уже держала в руках сверток с ползунками. Мы только на рынке вспомнили, что не взяли с собой даже сетку. Куда класть юбки?

— У меня есть вот что, — вытащила Наташа из кармана аккуратно сложенный узкий белый мешочек. — Я его стирать брала. Храню в нем свой госпитальный халат и колпачок.

— Какой длинный…

— Такой кусок материала был, я и сшила…

Мы с трудом затолкали покупку в узкое отверстие. Юбки заняли половину. Сверху положили ползунки. Мешок стал похож на кишку.

— Дрожжи, дрожжи, имеются дрожжи.

Дрожжи? Я оглянулась. Старик со слезящимися глазами стукал ногой об ногу. Предлагая товар, он совсем не шевелил губами, но было отчетливо слышно:

— Дрожжи, дрожжи, имеются дрожжи…

Вот был бы дядя Гриша хороший, купила бы ему пачку дрожжей, он спрашивал о них. Но раз он такой — не буду.

— Танюша, тебе нужны дрожжи? — удивленно спросила Наташа.

— Мне не нужны дрожжи, — сказала я и стала продираться вперед, таща сестру за собой.

В разных местах мы купили чулки. Мне уже так надоело протискиваться в этой людской гуще, что я не могла дождаться, когда мы из нее выберемся.

— Вон кофточка, — сказала я Наташе и, тяжело дыша, прорвалась еще вперед.

— Но ее можно только под юбку, — разглядев кофточку, сказала сестра.

— А мне и надо под сарафан, — объяснила я. — Цвет хороший, мне нравится.

— К вашим глазам, — улыбнулась чернобровая торговка.

Я приложила кофту к себе и повернулась к Наташе, вытаращив глаза.

Она прищурила свои, близорукие, и, увидев мое лицо, рассмеялась.

— Подходит, действительно.

— Все! Покупаем. Я хочу скорее отсюда.

Оказывается, поездка на толкучку заняла очень много времени. Во всяком случае, Наташе уже не пришлось провожать меня в вагон, она поехала сразу на работу.

— Как же мешочек? — кивнула я на нашу смешную «кишку».

— Обойдусь, — сказала Наташа. — Только в следующий раз привези, не забудь.

— В следующий раз я привезу тебе… мы с дядей Федей привезем тебе валенки! — торжественно подняла я руку.

— Привет дяде Феде и Боре! — улыбнулась Наташа, и мы расстались.

32.

Я бросила мешочек на постель в купе, достала из ящика ремень и выскочила на платформу. Наставку дядя Гриша сделал неудачно, ремень надевался туго. Я изо всей силы упиралась ногой в машину, натягивала ломиком петлю ремня, но она срывалась со шкива. Наконец, измучившись, я все-таки добилась своего, надела.