Отслойка

Разбудили меня скрип двери и тяжелые вздохи. В палату вошла роженица. Двигалась она так тяжело, что казалось, бедняжку подняли прямо с операционного стола. Одутловатое лицо под красным платком было бледным и блестело от пота. Санитарка вошла тут же и кинула ее постель поверх сумки, а затем закатила пластиковую люльку с орущим младенцем.

– Ребенка покорми, орет, – сказала санитарка и вышла.

– Ой бай… ой бай… ой… – девушка, не переставая, вздыхала.

Она медленно опустилась на край кровати и с трудом вытащила орущего младенца. Распахнув халат, достала грудь и попыталась его покормить. Лицо ее побледнело, она съежилась. Ребенок, захлебываясь криком, никак не хотел брать огромный, как черешня, сосок.

– Болшы[21], а… – взмолилась она.

Проснулся второй ребенок и запищал. Девушка, лежавшая с ним, сквозь сон зашикала и, оттянув край сорочки, дала ему грудь. Послышалось жадное чмоканье. Малыш и мама снова уснули.

– Ну ешь, а? – устало сказала девушка.

Малыш уже посинел от крика.

Мне до ужаса хотелось сказать, что нужно, во-первых, раскутать его. А ей сесть поудобнее или лечь. Но я прикусила язык и поднялась. Лучше схожу в туалет.

В ванной на потолке висела голая лампочка. Раковина была крошечной, желтоватый кафель положили настолько криво, что перфекциониста хватил бы удар. На полу лежал протертый до дыр линолеум. Из стены рядом с унитазом торчала обрубленная труба. Я вздохнула и, зажмурившись, опустилась на унитаз. Боль накатывала волнами. От анестетика я не почувствовала, как помочилась, затем обернулась и шумно вздохнула. Туалетной бумаги нет. Ну да, ее надо было взять с собой… Я вспомнила, как при заселении в отель первым делом шла в санузел и смотрела, какой он. Большой, светлый, со стопками пухлых белых полотенец на полках. Я по очереди открывала бутылечки с шампунем и кремом, вдыхала их аромат.

Между ног у меня была каша из кровавых сгустков и тягучей слизи. Я посидела еще какое-то время, давая этим соплям самим упасть под собственной тяжестью. Лезть туда рукой, даже с бумагой, было противно. Стянула подгузник и использовала его чистый край. Затем медленно встала, вымыла руки и вернулась в палату. Достала трусы и прокладки. Возвращаться в ванную сил не осталось, я отвернулась к окну и, развязав халат, оделась. Кровь успела запачкать ляжки, я стерла ее салфеткой.

Младенец плакал чуть тише, но скорее оттого, что устал, чем оттого, что наелся.

Женщина в отчаянии качала его с такой силой, что казалось, крохотная голова вот-вот оторвется.

– Грудь не взял? – спросила я.

– Не взял, менде сүт жоқ…[22] Ой… как же больно. Сіздің балаңыз қайда?[23]

– В реанимации, недоношенная родилась, – прошептала я. На самом деле я не знаю, где она, что с ней… – У вас кесарево было?

– Да, вообще ужасные роды… я так настроилась, а тут меня все стали ругать, зачем беременела, кесерева недавно была… А я же не специально! Ол Алланың берген сыйы ғой![24] Странные тоже…

– А сколько старшему малышу?

– Это третье кесерево, старшему сыну три года, среднему год и три, и вот родился еще один… а говорили – девочка. – Она недовольно покосилась на люльку. – Я сама рожать хотела, я читала, так можно, даже после кесерева рожают сами женщины, – она грустно вздохнула. – Чё я могу делать? Мы и так предохранялись.

– А как?

– Ну я же кормила грудью! Пока кормишь, не забеременеешь, ну и… пэпэа[25], – нахмурив брови, заключила она.

Я поджала губы. Неужели в наше время женщины все еще верят в сказки о прерванном половом акте и противозачаточном действии грудного вскармливания? Вдобавок родить самой после двух кесаревых сечений нереально, ни один врач на свете не пойдет на такой риск. Да и ей это зачем? Чтобы не слышать пресловутое «не сама родила»?

– А сколько вам? Меня, кстати, Саида зовут.

– Перде, двадцать три.

Я округлила глаза. Мне казалось, что девушка примерно моя ровесница и ей точно около тридцати.

Перде уложила малыша в бокс и попыталась застелить кровать, но, судя по ее тяжелому дыханию и стонам, боль была невыносимой. На глаза у нее выступили слезы, она села на пол и уронила голову на кровать.

– Давай помогу.

– Қой[26], у тебя же тоже кесерева была.

– Мне вроде не так плохо, да и ребенка сейчас пока нет, потом отдохну.

Я убрала ее тяжелую сумку на пол и застелила кровать. Затем еще раз взглянула на ребенка, малыш был в розовом одеяле с нашитыми бантиками. Даже на вид было понятно – чистая синтетика, бедный, в палате и так пе́кло.

– Ой, рақмет көп-көп…[27] – Перде медленно заползла на кровать, прихватив малыша с собой и, похлопывая его по животику, отвернулась.

Больно уколола тихая радость от того, что мой ребенок не кричит рядом. Мне представилось укутанное в казенные пеленки тельце. Перепугалась, наверное, маленькая. Нужно ее найти. Но вместо того, чтобы выйти в коридор, я села на койку и долго смотрела в стену. Если я пойду искать Урсулу, то найду и точно узнаю, где она, что с ней. А вдруг она не в реанимации. Вдруг…

Я легла на подушку, укрылась одеялом и заснула.

* * *

Разбудил меня низкий прокуренный голос: