Отслойка

Как давно у меня началась бессонница? Не помню, у моей мамы она тоже была, а еще у папы и брата. Такой вот мне достался ген, наверное. Интересно, у красивых девочек бывает бессонница? Или это случается только с некрасивыми?

Глава 3 Понедельник

– Я сейчас в Минздрав позвоню! Дедушка моего друга – генерал! Вы у меня все забегаете!

– Успокойтесь, не нужно никому звонить. Таков протокол, это не против вас лично.

– Я вам сказала! – Голос сорвался на крик, захлебнувшийся в рыданиях.

Отовсюду слышался детский плач.

Я открыла глаза и взяла телефон.

Четыре утра. Я вспомнила, как после уколов проспала до самого вечера, потом отнесла бутылочку с молоком в ПИТ и вернулась в палату. К дочке не пустили. На детском этаже была какая-то суматоха, и меня быстро выпроводили, ничего не объяснив. Расстроенная, я опять уснула, и вот кто-то закатил скандал в коридоре. Соседки не спали, пытаясь успокоить плачущих детей.

– Что там такое? – пробормотала я.

– Обезболивающее ставить не хотят, а ей плохо, вот и скандалит…

– Зачем так орать?! Идиотка, весь коридор на уши подняла! – выругалась Карина, укачивая ребенка.

Я перевернулась на другой бок и попыталась вернуть ускользнувший сон. Бесполезно.

Шов почти не болел, а вот грудь набухла и стала горячей. Я приподнялась и помассировала – внутри все в твердых комках.

Включив фонарик на телефоне, нашла молокоотсос и стала сцеживать. Ничего не шло. Я размяла грудь еще чуть-чуть, попыталась сцедить руками, тоже ничего…

– Карина, у тебя молоко уже пришло?

– Нет, вообще ничего нет! Он орет. Наверное, кушать хочет…

– Хочешь, покормлю его? Он не сильно тяжелый?

– Три двести сорок, а что, так можно? А твой ребенок где? – Она включила фонарик на телефоне и посветила мне в лицо.

Я зажмурилась и отвернулась.

– Ой, прости, – она опустила телефон.

– Ничего. Кажется, лактостаз начинается… молокоотсос мне уже не поможет, а вот ребенок легко разобьет комки. Так что можем помочь друг другу. Моя дочь в реанимации.

– Давай! – Она протянула кричащего сына.

Я аккуратно взяла его и приложила к левой груди – там комков было больше. Подловив момент, когда он широко открыл рот, я сунула ему темный сосок и помогла правильно обхватить. Он жадно зачмокал. В этот момент я ничего не почувствовала. Ни радости, ни волнения. Мне не захотелось понюхать лысенькую голову, погладить щечку. Это потому, что это не мой ребенок? Потому что я хочу спать? А вдруг, когда я возьму Урсулу, будет то же самое? Я ничего не почувствую, не смогу ее полюбить?

Старшую дочь я полюбила больше всего на свете в первый же миг, как увидела ее. Я все время хотела носить ее на руках, целовала и говорила с ней как со взрослой. А с Урсулой ничего не произошло, нигде не екнуло. Даже сейчас я не думаю о ней. Я, наверное, худшая мать на свете, бессердечная идиотка, я боюсь свою младшую дочь.

– Ого, бедный, проголодался… – Она завороженно посмотрела на сына.

Я облегченно вздохнула, но тут же съежилась.

– Кусается, да? – спросила она, нахмурив брови.

– Нет, окситоцин попер.

– Что?

– Когда кормишь ребенка, матка сжимается.

Карина озадаченно посмотрела на меня.

– Ну окситоцин – гормон, заставляющий сжиматься матку. А тебе нужно немного размять грудь и почаще прикладывать сына – молоко придет быстрее.

– Ты что, врач? Столько знаешь об этом.

– Нет, просто у меня второй ребенок. В первый раз я два месяца прикладывала дочку неправильно, и соски превратились в фарш, все в крови. Боль адская… Будешь кормить, давай сосок полностью, всю ореолу, а не только кончик.

– Это же невозможно, у тебя, наверное, соски маленькие, у меня… – Она отвела взгляд и замолчала.

– Стали огромные и цвета черного шоколада? – Я усмехнулась. – Не знаю, как у тебя, но у меня сиськи были как дыни, а соски – как олимпийские медали… Это даже взрослому в рот не засунешь, а тут новорожденный. Но потом я вызвала консультанта по грудному вскармливанию – и, Господь, какое это было облегчение! Темнеют соски, кстати, для детей, они ж рождаются слепые, как котята. А этот цвет для них как сигнальный огонек.

Карина опустила глаза и тихо рассмеялась.

– Ты так спокойно и понятно обо всем говоришь.

– Спасибо, ну а что такого-то? – Я переложила малыша на другую руку и дала ему вторую грудь. – Сисек ты, что ли, в этой жизни не видела?

Она еще сильнее рассмеялась и вдруг сжалась.

– Болит?

– Ужасно, я даже спать не могу.

– Попросила бы обезбола, сразу поможет, и лучше ставь, пока дают, а то потом у них по протоколу не положено.

В этот миг в коридоре что-то грохнулось.

– Что это было? – спросила Карина.

– Судя по звуку, что-то металлическое. – Воображение нарисовало роженицу, подобно атлетке метнувшую штатив для капельницы во врачей.

Крики всё не утихали, но малыш Карины наелся и заснул.

– Черт, надо было его подержать столбиком, чтобы срыгнул…

– Давай так положим, – она взяла ребенка и пристроила рядом с собой.

– Только клади на бочок, подопри пеленкой или одеялом, а то мало ли.

Я пощупала мягкую грудь и облегченно вздохнула. В коридоре все еще кричали роженицы и врачи.

– Может, ей предложить мой обезбол… бедная, – сказала я.