Отслойка

– Аллах… почему так? – Перде расстроилась, даже всплакнула.

– Не переживай, это ради вашего же блага. Не думаю, что они сами рады нас тут держать. Пойдем есть, я сейчас умру с голоду, – живот громко заурчал.

– Мне же в процедурную сказали идти.

Врачи, уходя, оставляли двери открытыми нараспашку. Я посмотрела в коридор, процедурная палата была почти напротив нашей. В коридоре толпились женщины.

– Там все равно очередь, – сказала я, поднимаясь.

– Нет, сначала пойду к врачу, потом поем.

– Карин, а ты?

– Я тоже пойду к врачу, очень больно.

Пожав плечами, я пошла на кухню.

Почти из всех палат был слышен детский плач. Неонатолог не церемонилась со своими маленькими пациентами. Она быстро и резко хватала их, осматривала, щупала животики, заглядывала в ротики и говорила с ними строго: замри, тише, почему белый налет на языке? не кричи!

Я съела винегрет, выпила чашку борща и, убрав все в холодильник, вышла в коридор.

Мимо промчался врач, заходивший с утра.

– Быстро подготовьте капельницы! Я уже спускаюсь! – Он юркнул за дверь, ведущую на лестницу.

За ним пробежали три медсестры. Я подошла к посту и остановилась.

– Маминова ма әлде Муминова ма? Ұмытып қалдым…[73] помнишь, консилиум собирали, ее не хотели выпускать. Был скандал, но она все равно уехала домой. Вот вернулась. Заражение у нее, уже на операцию положили, – сказала медсестра, сидящая за столом.

– Не болды оған?[74] – спросила вторая, присаживаясь рядом.

– Кажется, сепсис… білмеймін[75], – она повернулась и увидела меня. – Что хотели?

Я отвела взгляд и, извинившись, отошла.

Позвонила маме. Конечно, я ее разбудила, но так хотелось услышать родной голос.

Рус, как я и просила, не рассказывал маме ничего тревожного. Она знала только, что я родила и что малышка в порядке. Я рассказала о роддоме, о соседках, о противной еде.

На самом деле, я не «не хотела беспокоить» своих родителей. Мне было стыдно. Стыдно, что я родила недоношенного ребенка, стыдно за свою матку, кровотечение, отслойку. За Урсулу, за то, что она такая страшненькая, маленькая и худенькая. Мне казалось, стоило мне что-то сделать по-другому во время беременности и этого бы не случилось. Казалось, что мои родители знают, что надо было сделать, и они сделали бы. У них ведь не родился недоношенный ребенок. И дело не в том, что они меня не любили, были слишком строгими или как-то травмировали в детстве. Как раз наоборот, они любили меня каждый час каждого дня. За заурядную внешность, за средние оценки, за грошовые достижения – меня очень любили. А я в ответ родила им недоношенную внучку. Не специально, но разве это важно? Я додумала за них стыд и мысленно переживала его.

Мне было стыдно перед братом, потому что для меня он воплощение всех лучших качеств: успешный, трудолюбивый, щедрый, еще и спортсмен. А я? Я родила недоношенную дочь.

Интересно, то, что так получилось, это тоже уят[76]? Я обрушила уят на нашу семью? Или люди отнесутся с пониманием, ведь мой ребенок жив? Конечно, если бы Урсула умерла, это был бы уят. Но она ведь жива, и я жива, но мне все равно стыдно.

– Потерпела бы пару дней. Казенные щи ей не нравятся… – Мама продолжала воспитывать меня, но я не слушала, мысли устремились домой.

Я вспомнила нашу залитую золотистым светом кухню. Когда все еще спят, я прихожу и в тишине пью кофе, выкуриваю сигаретку-две. Домываю вчерашнюю посуду и не спеша жарю яичницу.

Меня тронули за плечо. Я обернулась.

– Тебя медсестра искала, – сказала Перде.

– Что? – Мыслями я еще была на нашей кухне.

– Медсестра ищет тебя, зовут к дочке.

Я стряхнула бархатистое покрывало дремы и пошла к посту.

– Мухтарова. Вы меня искали?

– Да, где была? К дочке иди!

Я вошла в темную палату и увидела малышку, пищевой зонд убрали. Медсестра подтирала ей ягодицы.

– Здравствуйте, я мама Урсулы.

Медсестра не обернулась, надела подгузник и отошла.

– Что так долго? Где ходишь? Давай будем пробовать кормить ее. – Она аккуратно передала дочку мне в руки.

– Иди вон в ту палату, теперь там будет лежать.

– А ко мне в палату ее когда выпишут?

– Смотря как будет кушать, если хорошо, то могут и завтра уже.

Я взяла Урсулу и крепко прижала ее к себе. Она была такой легкой. Не плакала, даже не кряхтела, просто смотрела на меня мутными глазами и бесшумно приоткрывала ротик. Она тоже ничего не чувствует ко мне? Знает, что я ее боюсь?

Я прошла во вторую палату и села на стул. Развязав халат, дала ей грудь. Она сразу же вцепилась в нее и с силой стала пить молоко.

– Ты сильнее, чем кажешься, – сказала я.

– Айттым ғой саған[77], девочки, они сильные, – сказала медсестра, перекладывая вещи Урсулы под ее новый кувез. – СИПАП убрали, теперь будет под «пандой», – она показала на прозрачный полукруглый шлем в кувезе.

– Так ты у меня теперь астронавт, – я улыбнулась.