Отслойка

Первая женщина-астронавт в Казахстане, я бы на это посмотрела. Я разглядывала безбровое лицо. Все-таки она не очень красивая, слишком костлявая. Прости, прости, прости. По щекам потекли слезы, из носа спустились две полосы соплей. Я все исправлю, обещаю, я сделаю так, чтобы ты была здорова и счастлива, хорошо? Только умоляю, прости меня.

Медсестра посмотрела, как она причмокивает молоко, и погладила меня по плечу.

– Жарайсың![78] Вот так, кушай-кушай.

Урсула прикрыла глаза и заснула. Крохотные пальчики вздрагивали, а полупрозрачные веки трепетали. Я огляделась в поисках сына Айши. Но его нигде не было.

– Извините, тут был мальчик, его уже выписали к маме?

Медсестра опустила глаза, вздохнула и глубже закуталась в шаль. Она прибирала рабочий стол и, разложив папки с документами, вздохнула.

– Нет.

Я крепко прижала Урсулу к себе и отрывисто выдохнула. Если его здесь нет и в палату его не перевели… Продолжать мысль не хотелось. Я уткнулась в лицо дочки и крепко его поцеловала, потом еще и еще раз. Я люблю тебя, умоляю, останься со мной. Я буду любить тебя сильнее всех на свете, сильнее Руса, и Чичи, и мамы, только останься со мной. Не бросай меня тут одну.

Малышка завошкалась и всем лицом уперлась мне в грудь. И вдруг как-то кривенько ухмыльнулась. Я вздохнула и тихо рассмеялась.

– Ты правильно делаешь, что радуешься. В этом нет ничего стыдного, – тихо сказала медсестра. – Твой ребенок жив, и слава богу.

Значит, сын Айши и правда умер…

– Покормились? Ну все, хватит, ей нужно дышать под аппаратом, иди в палату, приходи часа через два.

Я посидела с Улой – так я стала звать ее про себя, – хотела встать покачать ее, но медсестра взяла ее у меня с рук и положила в кувез.

Мне показалось, что тонкая нить только завязавшейся между нами любви порвалась. Ула опять была в пластиковом боксе, не со мной.

В коридоре я наткнулась на санитарку. Седые волосы она зачем-то выкрасила в цвет испорченной морковки. Она злобно покосилась на меня.

– А, это не ты…

– Не кто?

– Ну та, истеришная. Приходила, орала на всех.

Это про Айшу.

– А вы не знаете, что с ее ребенком?

Почему-то думалось, что если я узнаю диагноз или хотя бы какую-то мелочь, то смогу оградить от этого Улу.

– Ничего хорошего. – Она выжала серую тряпку и, взяв ведро, посмотрела на меня: – Умер сегодня утром.

Когда я вошла в палату, на лицах соседок были жуткие гримасы.

– Что у вас случилось?

– Клизма, – ответила Перде.

– А мне все там обработали, стало еще больней, чем было…

– Они же вроде говорили, что укол поставят?

– Не помогает, – обиженно пробубнила Карина.

В палату вошла медсестра, перед собой она держала нечто странное. Похожую на дайкон длинную мутную штуку…

– Бекешева кто?

Карина робко подняла руку.

– Вот холод, вставляй.

Мы все уставились на нее и странный предмет в ее руке.

– Ку-куда? Что это? – пропищала Карина.

– Это холод, куда-куда, сама как думаешь? Давай-давай, – злилась медсестра.

– Но… у меня же там все отекшее и болит, и ЭТО, – она почти расплакалась, – туда не влезет.

– А ребенок как вышел, по-твоему? Тезiрек бол[79], – вздохнула медсестра и сунула Карине в руку дайкон. – Я сейчас вернусь, если сама не вставишь, пойдем в процедурную.

Мне было жутко интересно разглядеть эту штуку, и, подавшись вперед, я протянула руку.

– Дай-ка.

Карина передала мне его, в ее глазах был ужас.

Дайкон оказался презервативом, в который набрали воду и заморозили. Размер у него и правда был внушительный… пальцы сразу онемели, я показала его Перде.

– Видишь, кесарево не так уж плохо.

– Как я это туда вставлю?! Они с ума сошли, – проскулила Карина.

– Удачи, – я вернула ей ледяной фаллоимитатор и поежилась, вытирая мокрую руку о простыню, – я, конечно, фанат всяких секс-игрушек, но ледяной вибратор в их список не входит. – Я улыбнулась.

Шутку явно никто не понял.

Карина взяла его и ушла в ванную. Там она долго кряхтела, выла и вышла с убитым выражением лица и с ледяным членом в руке. Затем она легла на койку и, накрывшись одеялом, снова попыталась засунуть его, ничего не вышло. Минут через пятнадцать зашла медсестра и забрала ее с собой в процедурный кабинет.

Я посмотрела им вслед. Неужели нельзя найти какой-то более гуманный способ ей помочь?

Вернулась она почти через час, лицо было расслабленным и каким-то сонным.

Вопрос застрял в горле, заполнил весь рот, отдавшись бесстыжему любопытству, я спросила:

– Ну как?

– Не так уж и больно, да и отеки почти спали.

– Ого. Не так страшен черт, как его малюют?

Она кивнула.

У меня сразу возник другой вопрос: почему нельзя было сказать это раньше? Почему медсестра не произнесла простых слов: «Мы знаем, что тебе больно и страшно, но после этой процедуры станет легче». Никто бы ведь не умер, если б эти слова были сказаны. Или умер бы?

Я улыбнулась одними губами и уставилась в телефон. Мысли, как бы я ни пыталась их собрать, убегали к сигаретам. Низ живота неприятно потяжелел, я сжала руки в кулаки и несколько раз надавила ногтями на ладони, оставляя на них по четыре полумесяца.

Зазвонил телефон: Олеся Романовна.

– Здравствуйте, как ваши дела?