Отслойка

– Мне от него ничего не нужно, – она прищурилась, глядя на малыша, кряхтящего в пластиковой люльке.

– Тебе, может, и нет, а этому сладкому засранцу нужны подгузники, пеленки, одежда, осмотры врачей – и это все не бесплатно.

Карина уронила голову в колени и забубнила.

– Не слышу…

– Мама предлагает его отдать родственникам в ауле. У ее двоюродной сестры нет детей, а ей уже сорок пять, можно его им… – Она посмотрела сквозь меня: – Ни уята, ни ребенка.

Я проглотила крик возмущения и шумно выдохнула.

– Решать тебе… но ты сможешь его отдать? Это ведь не собачка, хотя я бы так даже с собакой не поступила, нельзя его отдать, а потом передумать, тем более та женщина, твоя тетя, если его получит, то потом уже точно не вернет. В этом можешь не сомневаться.

Малыш заплакал, Карина взяла его и приложила к груди. Он жадно зачмокал. Она кормила его и плакала. Плакала, потому что больно сжимал матку окситоцин, потому что малыш слишком сильно тянул сосок, потому что этот ребенок стал ее пожизненным клеймом. Живым доказательством, что она не целомудренна, этот ребенок был уятом.

– Как вообще так можно? – не выдержала я. – Зачем они настояли, чтобы ты сохранила ребенка, а теперь тычут тебе в лицо уятом?! Раньше думать надо было… им, – поспешно прибавила я, отвечая на обиженный взгляд Карины.

Я отвернулась. Думать в первую очередь надо было ей. Лучше бы в семье вместо важности уята, сәлем беру[81] и прочей ереси говорили, что от секса бывают дети и, как ни крути, это будет проблемой женщины.

Карина была ребенком, не физически, а ментально. Ей всю жизнь говорили, как одеваться, с кем дружить, на кого учиться в университете. И когда в ее жизни появился парень, которому не нравится секс в презервативе, она приняла его слова с той же покорностью, с которой доедала суп и возвращалась домой к девяти вечера. Ребенок был ее проблемой, но она ждала указаний. Взрослая беременная женщина ждала, что скажут ей родители: сохранить ему жизнь или вычистить его и забыть. Она по-прежнему может забыть его, только для этого придется отдать его в аул.

Человек, который проживет чужую жизнь с неродной матерью в чужой семье… У меня есть такой дядя со стороны мамы, его по старой традиции как старшего сына отдали свекрам в аул. Но когда это случилось, ему было восемь: он помнил свою настоящую маму, братьев и сестер. И он так и не простил ажеку. Я ее не знала, но слышала, что жизнь у них была трудная. Семеро детей и рано скончавшийся от рака муж. У нее вряд ли было время думать о нем и его обидах. Целыми днями она работала, работали и старшие сыновья, но денег хватало только на хлеб да макароны.

Мне подумалось, что те «старые» родители были подобны Богу из Ветхого Завета. Они карают и указывают на грехи. Они вроде бы есть в твоей жизни, а связи между вами нет.

Карина не была виновата в беременности, ребенок тоже не виноват, что родился. Ее парень виноват, его родители виноваты, потому что не объяснили сыну, что на самом деле важно. Что важно не понтоваться перед «братанами», а нести ответственность за свои действия.

В палату вошла сухая старушка в очках.

– Я молочная медсестра, как кормите?

– Здравствуйте, у меня лактостаз, – я выкинула руку в воздух, будто отвечала в классе.

– Разминать надо, сцеживаешься? Как ребенка прикладываешь? – Она огляделась. – Где ребенок?

– В реанимации, она недоношенная и не может вытягивать все молоко.

Старушка села рядом со мной и узловатыми пальцами помяла мою грудь.

– Комок на комке, вот так сцеживай, – она показала мне, как нужно брать сосок, и, вытянув его, второй рукой аккуратно выдавила молоко, оно брызнуло во все стороны. – Ого, как много, есть пеленка?

Я достала ее из шоппера и вернулась на койку, она сцедила одну грудь, стало легко, озноб спал.

Странно, что мне совсем не было неприятно или даже непривычно, что совершенно незнакомая женщина, старуха, трогает и мнет мою грудь, вытягивает сосок и при этом внимательно на него смотрит. Ощущение, будто это не моя грудь, не мое тело, не я, это не со мной.

– Вот теперь давай вторую сама, – она поднялась и шагнула к Перде.

Перде молчала почти весь день, оказалось, что у нее температура почти сорок, а груди как камни, молоко не прибыло, но каким-то образом она их застудила. Старушка долго ворчала, но разбила ей комки и сцедила несколько капель.

– Молоко так и не пришло… какой день?

– Третий.

– Скажи, пусть привезут смесь, ребенок совсем слабый. Вон желтый какой, ему нужно кушать.

Перде насупилась.

У Карины были втянутые соски, и ей сказали приобрести накладки для кормления. Почему такой естественный для всех млекопитающих самок процесс так мучительно дается людям? Никогда не слышала, чтобы тигрица не смогла кормить из-за размера сосков или чтобы у зебры случился лактостаз и она умерла от мастита.

Когда старушка уже выходила, я взяла ее номер якобы на непредвиденный случай. На самом деле я решила прикормить ее. Точно решить вопрос с потенциальным лактостазом.