Отслойка

Она выключила фонарик на телефоне, и мы сразу увидели тонкую желтоватую полоску под этой дверью. Только мы хотели подойти ко второй, как за первой раздались шаги. Аня от страха хотела было бежать, но я схватила ее за руку, и мы нырнули за балку в шаге от нас. Фонарик она не выключила, но плотно прижала к груди. Я закрыла рот ладонью.

Из раскрывшейся двери раздались сдавленные стоны. На пол лег желтый свет, скользнула тень.

– Тезiрек болшы![83]

– Қазір-қазір, куртканы салам[84], – скрипнула вторая дверь.

Затем обе они закрылись.

Я выдохнула и съехала по стенке вниз.

Аня тоже отдышалась, мы словно вынырнули из ледяной проруби. Руки у меня почти онемели. Кончик носа совсем промерз. Я с ужасом подумала о том, что мы обе застудим грудь.

– Пошли, это гардероб, – я шагнула к правой двери и дернула ее на себя. Аня включила фонарик.

Узкая комнатка была до краев завалена одеждой. Некоторые куртки сползли с крючков и усеяли пол. Я шагнула вперед и почувствовала, как нога наступила на искусственный мех.

– Мы не найдем тут наши вещи, – прошептала Аня.

– Найдем, они должны быть поглубже, мы ведь не сегодня поступили, вот эту куртку она только что повесила, – я указала на черный пуховик с огромным капюшоном.

– Как ты это поняла?

– Он холодный, а еще, – я зарылась в него лицом, – пахнет улицей.

Аня улыбнулась в свете фонарика.

– Давай быстрее, вдруг она опять вернется… – Едва я сказала эти слова, как послышался шум.

Я быстро нырнула в кучу курток и накрылась шубкой тедди. Дышать было сложно, владелица шубки жутко потела и ее кислым потом провоняла вся искусственная ткань.

Загорелся свет, потом потух, дверь закрылась. Я резко скинула шубку и сделала глубокий вдох.

– Тебя не заметили?

Аня успела накрыться длинным пальто. Отодвинув его, она вышла из своего укрытия.

– Наша одежда должна быть рядом, мы же в один день поступили, – сказала я, шаря глазами по черным, красным, зеленым и серым курткам.

Наконец я увидела свой пуховик цвета пыльной розы.

– Вот мой! – Я схватила его, надела и запустила руки в карманы. Сигареты и зажигалка на месте.

Куртка ощущалась чужеродной вещью. Казалось, что я срослась с халатом и сорочкой, а пуховик мне больше никогда не понадобится. Он принадлежал к внешнему миру, частью которого я больше не являлась.

Аня нашла свое теплое пальто, и мы вылетели из гардероба. От ощущения безнаказанности за жуткую пакость мне хотелось бежать, смеяться и вопить от радости. Как когда ты катаешься на аттракционе.

Однако радость растворилась в холодном черном коридоре, как сахар в чае. Мы прошли к заветной двери, рядом с ней под лестницей был склад старого медицинского инвентаря: поломанные гинекологические кресла, погнутые штативы для капельниц, порванные матрасы.

Мы прошли мимо пыльного кладбища и уткнулись в темную дверь. Из-за нее валил холод.

Я толкнула ее, ожидая услышать зловещий скрип, но дверь оказалась хорошо смазанной, за ней был небольшой темный, как нутро печки, предбанник. За ним – улица.

Воздух показался мне сладко-горьким. Ужасно холодным, таким, что ноздри почти онемели.

Я прикрыла глаза, вдыхая полной грудью запах смога, промерзшей земли, обледенелого металла.

Мы оказались под маленьким рифленым козырьком. Справа и слева были кирпичные стены, чтобы пройти дальше, пришлось бы подняться по кривым ступеням. Но мы с Аней остались под козырьком.

Я достала пачку сигарет, дала ей одну, достала другую для себя, прикурила и, глядя вперед, глубоко затянулась. Никотин серым облаком обхватил легкие в свинцовые объятия, грудь потяжелела и опала на долгом выдохе. Не помню, когда сигарета дарила мне такое наслаждение.

– Космические ощущения, да? – улыбнулась я.

– Это точно.

Какое-то время мы молча курили. Вдруг я услышала тихие голоса.

– Почему ушла?

– Там невозможно работать… тройные смены, поток бесконечный, да и едут ведь все, кто не прибит…

Я потянулась головой к голосам.

– А ты сколько тут работаешь?

– Да лет пятнадцать уже, у нас тоже, знаешь, не санаторий тут. Разные ситуации бывают.

– Да где их нет… ну хоть инфицированных и наркоманок нет. Ту женщину, которая утром прибыла, удалось стабилизировать?

– Она очень тяжелая, не думаю, что есть шансы.

– Поражена только матка?

– Нет, почти все.

– Сколько она прождала дома?! Боль ведь невыносимая…

– Выписалась десять дней назад, ее не хотели выписывать: у нее при выписке температура была небольшая, около тридцати семи. Но, как я поняла, ее свекровь настояла на выписке. Они с аула за Талгаром, километров сто, наверное…

– Свекрови надоело двор мести?

– Скорее всего. По их мнению, мы же тут все только спим и чаи гоняем.

– О чем они говорят? – шепнула я Ане.

– Мне кажется, что новый врач перевелась сюда из роддома в Каскелене, – ответила она мне.

– Откуда ты знаешь?

– Она говорила об инфицированных и наркоманках, их только там принимают.

– Ого… я не знала. Даже не знала, что там роддом есть.

– Это же самое страшное место на свете, тебя разве не пугали всю беременность: «Не сдашь анализы – отправим в Каскелен, не пройдешь УЗИ – пойдешь в Каскелен»?

– Нет… я стояла на учете в «Мерее». Там вообще никого не пугают.