Отслойка

Роженицы стояли у стен, катали малышей в пластиковых люльках, кто-то кормил. Единственная на весь коридор табуретка была у столика с тонометром, на ней сидела полная женщина в плюшевом халате. Перде и Карина с детьми на руках тоже вышли, их выгнала санитарка. Она открыла окно и включила синюю кварцевальную лампу. Я оперлась на стену и прикрыла глаза.

После кварцевания мы все по очереди замерили давление и записали результат на листок, который там каждый день оставляла дежурная медсестра.

Я проспала до восьмичасового обхода. Издалека был слышен голос акушерки, она несколько раз заходила и пыталась нас разбудить, но я куталась в одеяло с головой и спала дальше, пока дверь с грохотом не открылась и врач с ледяным спокойствием не произнес:

– Доброе утро, обход.

Я приподнялась на локтях, слегка зажмурилась от боли в шве и груди.

Врач осмотрел шов Перде и, недовольно нахмурившись, отправил ее в процедурную.

У Карины все быстро рассасывалось: завтра она уже сможет отправиться домой.

Я встала у койки и спустила трусы вниз. Врач попшикал спиртом, осмотрел шов и кивнул.

– Все хорошо. – Он обернулся к акушерке. – Анализы готовы? Покажите.

Он пробежался глазами по колонке цифр и назначил мне препараты железа: «Гемоглобин никуда не годится».

Как только дверь за ними закрылась, я снова легла в койку и только начала засыпать, как вошла детская медсестра. Младенцы раскричались, их раздели, взвесили. У сына Карины все в порядке, вес набирает, желтухи нет. Их с сыном послали на анализ на билирубин: если все в порядке, то завтра могут выписываться.

У малыша Перде все было не так хорошо. Им назначили лежать под лампой и велели, чтобы ее муж привез лекарство для печени.

Препарат дорогой, в роддомах его не дают, хотя это глупо – у каждого второго новорожденного желтуха. Приходится покупать огромную бутыль за двенадцать тысяч тенге, использовать максимум четверть и выбрасывать остальное.

Почему в роддоме этого лекарства нет? У них каждый день десятки нуждающихся в нем.

После рождения у Беатрис была адская желтуха. Она все время плакала, теряла вес, а я не понимала, что делать.

В течение сорока дней после родов можно обращаться только в роддом, где прошли роды. Я вернулась в «Мерей».

Неонатолог прописал тот самый препарат и фототерапию, но ничего не помогало. Нас хотели положить в стационар, но начальство «Мерея» не разрешило. Тогда я ничего не понимала, мне просто было очень страшно за малышку. С каждым днем она плакала все меньше и тише.

Рус позвонил своей тете, она врач. Вообще-то, челюстно-лицевой хирург. Но когда ты врач, то знаешь всех хороших коллег в городе. Она нашла специалиста и велела привезти ее к нам домой.

Рус поехал за ней почти в одиннадцать ночи. Марина Сергеевна оказалась молодой маленькой кореянкой в цветных линзах и с выбритыми висками. На вид ей было лет тридцать, но зная, что в прошлом она была заведующей неонатологии на Басенова, я понимала – ей точно около сорока. Азиатское наследие: мы очень медленно стареем.

Она посмотрела на ребенка, на меня. Вздохнула.

– Грудью кормите побольше и воды давайте каплями с ложки или из шприца, как удобнее.

– И все?

– И все.

До нее нам назначали такие страшные препараты, что я бы себе их не поставила, не то что десятидневному младенцу. Знакомая моего папы, врач-пульмонолог, говорила, что у нас двусторонняя гнойная пневмония и если мы не ляжем в больницу прямо сегодня, то умрем, причем почему-то обе. Мне кажется, если бы она послушала легкие моего кота, то и ему поставила бы диагноз: бронхит, обструкция, смерть.

Пять дней спустя Беатрис побелела, температура спала, на ножках и ручках появились складочки, попку покрыли бугорки младенческого целлюлита. С тех пор по всем вопросам я ходила на приемы только к Марине Сергеевне.

Меня тогда сильно расстроила ситуация с неонатологом из «Мерея», но я была слишком рада, что дочь пошла на поправку, чтобы долго помнить об этом. Говорят, его потом уволили… Видимо, врач он был так себе. Нам повезло, мы нашли сильного специалиста. Но ведь кому-то могло повезти меньше. И это то, что ты получаешь за роды стоимостью больше тысячи долларов.

Дверь открылась, и медсестра вкатила в палату фотолампу. Перде сказали светить ребенка сутками. Прерываться только на кормления и переодевания.

Я откинулась на спину и прикрыла глаза.

Меня разбудила санитарка.

– Мухтарова? Вот ваша передача, а вы что-то будете передавать? У вас слишком много вещей, ничего не помещается.

Я приподнялась и огляделась. На полу стояли два полупустых шоппера, еще один я спрятала под кровать.

Уложив пустые банки, контейнеры и грязную одежду, я передала эту сумку санитарке и поблагодарила ее.

Написала Русу: «Я передала сумку с вещами, их нужно отвезти домой».

Он ответил, что уже уехал. Я попросила вернуться и почувствовала его раздражение в коротком «ок». Я бы на его месте вообще убила. Не выношу, когда меня тревожат. Хотя сейчас прокатиться на машине по городу для меня было бы удивительным приключением.

Спать хотелось невыносимо, но зашла медсестра, принесла таблетки и попросила их принять.