Отслойка

– Она мало поела и не просыпается, что делать? Пусть спит или все же разбудить? – спросила я у медсестры.

– Пусть спит, через часик заходи.

Я уложила ее в кувез, закрыла крышку и, спрятав грудь, вышла.

День тянулся и тянулся. Я решила послушать книгу, которую не успела дочитать до родов.

В скучном дешевом триллере подросток убил свою подружку, потому что его не любили родители, а учительница во втором классе не пустила в туалет, из-за чего он обмочился и травмировался на всю жизнь.

На филфаке в Сорбонне меня учили, что литература – это высшее достижение человечества. Что можно быть пьяным, уродливым, грязным или плохим, но необразованным, нечитающим быть нельзя. Мне вдалбливали три года, что вся современная литература – это блажь и от лукавого, что жанровые произведения – это сплошной эскапизм, а мозги от них тухнут. Мне пришлось пять лет читать современную литературу, чтобы понять, что все относительно и это скорее похоже на снобскую чушь. Это же повлияло на мое решение вернуться в Сорбонну в магистратуру и обязательно написать работу о женском автофикшене, причем не о давно умерших авторах, а о живых и молодых, сильных, с хлестким слогом, огромным, как мир, горем, о котором они нашли в себе силы написать. Я решила, что в моей диссертации буду цитировать Дженет Уинтерсон, Оксану Васякину, Лидию Юкнавич и докажу пыльным старикашкам, что современная литература прекрасна и пишут ее могучие женщины.

В Сорбонне преподают преимущественно мужчины. Женщин тоже много, но декан факультета филологии – мужчина, да и ректор Сорбонны тоже. У него совершенно удивительное имя: Бартоломей. Каждый раз, произнося его вслух или про себя, я чувствовала себя маленькой волшебницей, говорящей заклинание.

Я смотрела на окружающих меня женщин в роддоме и думала, читают ли они книги. Находят ли на это время и силы? Если бы у меня не было няни и домработницы, я бы точно не находила, я бы даже не искала.

Как же так получилось, что женщины сами загнали себя в рамки стремления к недостижимому идеалу?

Я любила ходить в баню не только из-за шелковистости распаренной красной кожи после турецкой парилки. Я любила баню за то, что там можно было смотреть на женщин. Крупных, худощавых, волосатых, молодых и старых. Каждая из них вызывала у меня восторг. Я не могу представить ничего, что завораживало бы меня больше, чем женское тело. Оно прекрасно. Женское тело – это история: шов от кесарева, обвисшая от многих кормлений грудь, кисти, покрытые пигментными пятнами от десятилетий мытья посуды. Все это история женщин: сильных, живых и всемогущих.

Я много знаю женщин – глав семьи. Они робко молчат при муже и не оспаривают его мнение на публике, но и мужья, и сами они понимают, «кто в доме хозяин». Раздражает меня в этой ситуации то, что в обществе в таких случаях смеются над мужчиной: недомужик, подкаблучник, – но почему-то никто при этом не восторгается женщиной. Никто не говорит, что она работает, обеспечивает семью, готовит, убирает, выглядит на все сто, читает, учится, заботится о родителях мужа и своих – и все еще не съехала с катушек. Это воспринимают как норму: как же иначе? Иначе она была бы несостоятельной. А мужчинам достаточно того, что у них есть член, а когда от него отрезают кусочек, то устраивают пиршество и зовут родственников. А особенности женской физиологии – это грязно и не для разговора за столом.

Я смотрела на девочек вокруг себя и только сейчас осознавала степень своего везения. После рождения первой дочери я попросила свекровь уволиться с работы, мы постарались сохранить ей заработную плату, чтобы она согласилась смотреть за дочкой. Мама Марина готовила ужин, купала дочку, кормила и гуляла с ней.

А бывает жизнь с родителями мужа, осуждающими каждый твой шаг и взгляд. Дома нельзя ходить в шортах, в открытой футболке, нельзя просто лечь на диван и отдохнуть. Все это будет осуждено, ты сразу становишься плохой келін, плохой женой и матерью. Всем родственникам сегодня же об этом доложат, даже твоим родителям позвонят и пожалуются. Как получилось, что женщины попали в этот капкан вины, стыда и обвинений? И продолжают в этом капкане жить? Меня это злило и печалило, но изменить сознание миллионов женщин я не могла, и от этого я злилась еще больше. Женщины не заслужили и не хотели этого. Они стали молчаливой жертвой системы, которая, наверное, вообще выдавила бы их из общества, если бы не некоторые физиологические особенности нашего организма.

Возможно, я не создана для материнства. Для меня слишком важна я сама. Я не могу раствориться в новом человеке. Я люблю Беатрис больше всего на свете и очень часто говорю ей об этом. Но у моей любви есть границы. Я уставала от бессонницы, от криков, истерик, режущихся зубов и колик.

Насколько я плохая мать, если мне всегда необходимо оставаться самой собой?

Может, это какая-то болезнь, если я панически боюсь потерять себя в муже, в семье, в детях? Можно ли во мне кого-то потерять, другой вопрос. Но страх от этого меньше не становится.