Отслойка

Я быстро зашла в приложение банка и, введя номер ее телефона, перевела десять тысяч тенге, чуть больше, чем стоило, но буквально через пять минут она вернулась и решила «все равно сцедить мою вторую грудь, ведь обход окончен, а делать ей нечего». Сцедив меня, она немного помассировала мне шею и, ласково убрав сальную сосульку волос за ухо, вышла.

– Не болды оған?[82]

– Закинула ей на карман, – я подмигнула Перде.

Она нахмурилась и цокнула.

Я тоже не любила взятки, однако про себя отметила, что система ведет два ноль…

Кипяток в термосе закончился, и я неспешно пошла по коридору в столовку, когда на меня налетела Айша и сбила с ног. Я опрокинулась на спину и ударилась головой о стену. Термос отскочил, сопровождаемый металлическим звоном, он покатился по полу.

Сложно описать Айшу в это мгновение… она царапала свое лицо ногтями, кидалась боком на стену, падала на колени и кричала.

Я знала, что ее сын умер. У него было «ничего хорошего». Узнала я об этом случайно, но матери об этом сказали только сейчас. Почему? Они боялись суда, так как это была врачебная ошибка?

Проблема была в том, что для врачей и для Айши случились две совершенно разных вещи.

У Айши умер не плод. А знакомый только ей человек. Потому что ребенок – это физическое ощущение будущего в своем теле. Как только этот персонаж селится в утробе, он сразу же обрастает историями, переживаниями, надеждами и даже разочарованиями.

Мы представляем, мальчик это или девочка, каким будет этот человек… Сильный, тучный, эмоциональный, слишком доверчивый? Мы видим его первые шаги, утренники в садике, свадьбу. Любая мать начинает говорить с ребенком в утробе, это ведь даже более нормально, чем мысленно говорить с собой. И когда в день вашей с ним встречи он не приходит по самой весомой на свете причине – потому что умирает, он никогда не станет для вас «плодом». Ребенок сеет тысячи надежд и фантазий в душе матери, как ветер, приносящий семена сорняков в степи. И ни одна сила на свете не способна разом их все выкорчевать. Даже смерть.

Почему женщинам так тяжело даются роды? Почему умирают младенцы, ведь человечество столького достигло? Мы отправляем ракеты в космос, ныряем в Марианскую впадину, а спасти человека весом в три килограмма не можем… Может, с нашим биологическим видом что-то совсем не так? Если бы каждой третьей кошке нужно было кесарево сечение из-за узкого таза или неправильного расположения плода, то они бы вымерли года за три-четыре.

Я медленно села, прижалась к стенке и, опираясь на нее, поднялась на ноги. Шов болел невыносимо. Айша так резко толкнула меня, что я не успела защититься. Мне все еще был нужен кипяток, чтобы заварить чай… но от мысли, что сейчас я вернусь в нашу палату, закрою дверь от ее горя и сделаю вид, что все в порядке, становилось очень плохо.

– Айша, успокойтесь! – Врачи пытались поймать метавшуюся осиротевшую роженицу.

– Я его даже не видела! Покажите моего сына!

– Не положено на него смотреть! Протокол… – медсестра не договорила, Айша ударила ее с такой силой, что та отлетела назад.

Не так давно я прочитала книгу Анны Старобинец «Посмотри на него». У писательницы во время беременности выявили пороки развития плода, не совместимые с жизнью. Даже если бы этот ребенок родился, то у него было бы всего несколько секунд жизни. Анна решила делать прерывание беременности в Германии, там все гуманнее, ей не говорят, что это пока не ребенок, а только плод, что она еще молодая и потом родит. Ей говорят о том, как важно посмотреть на ее мальчика, на ее сына. Она долго не соглашается, потому что боится, но все, начиная от медсестер и заканчивая анестезиологом, убеждают ее в обратном, в том, что взглянуть на ребенка необходимо. Почему-то они называют его ребенком, почему-то они понимают, что для женщины это не плод и не абстрактная масса с каким-то весом и ростом, это человек, ее человек.

Я все же пробралась к столовой. Вжавшись в стену, бочком, как краб, я скользнула в открытую дверь.

В столовой сидела Аня, на ней был теплый халат, на голову она повязала светлый платок.

– Здравствуйте, как ваши дела? – спросила я.

Она присмотрелась ко мне и, узнав, кивнула.

– Все хорошо, как вы?

– Тоже неплохо, моей малышке уже лучше… – Я поняла, что Аня не помнит мою историю. – Я родила недоношенную дочку, она сейчас в реанимации, я уже кормлю ее грудью, – конечно, не победа в летней Олимпиаде, но все же грудь наполнила теплая, светлая гордость, что хоть в чем-то я преуспеваю.

– Ах да… извините, я совсем забыла.

– Да ничего, тут столько людей. Всего не упомнишь, – я набрала кипятка и решила перекусить.

Доела борщ, самсу и пирог. На ужин ничего не осталось.

– А я вот кормлю еле-еле. Так больно, просто ужас, он еще не спит совсем, все время орет.

– Да, оказывается, родить не так уж и сложно, самая жопа наступает после, – я усмехнулась.