Отслойка

Это я понимала сейчас, после истории Айши, которая уйдет из роддома одна. Ребенок, которого она носила девять месяцев в животе, не лежит теперь на ее руках; он не разбудит ее ночью, у него не будет колик, не прорежутся зубы, он не упадет на спину в неуклюжей попытке сесть на попу. Скорее всего, она родит другого ребенка, и он сделает все это, и ему она подарит всю любовь, что у нее есть. Но этому умершему малышу только включили лампу в морге, чтобы он не потерялся. А Карина вернется в дом, где ее будут ненавидеть и унижать, и всем очень повезет, если она это не выместит на своем сыне. Перде, скорее всего, вернется в этот же или другой роддом раньше, чем через два года, – с еще большими рисками.

Я много слышала историй детства, и почти все они грустные.

Но мое было удивительно счастливым. Меня все любили и баловали. Конечно, как у любой приличной семьи, у нас тоже есть небольшой склад скелетов в шкафу, но они безобидные. Не такие уж мрачные и страшные. Мой папа обожал меня, верил в каждый мой шаг и знал, что все они ведут только в одном направлении: к успеху.

Папа был спортсменом, а в девяностые стал бизнесменом. Он всегда много и упорно трудился. У него были цели, принципы, достижения.

А мама – женщина, спутник которой обречен на успех. Так уж она устроена. Она человек-дом, человек-уют. Это ее самое сильное качество.

Я росла в строгом воспитании отца: «Нужно учиться, нужно читать книги, нужно знать цену деньгам».

В выходные он подводил меня к окну. Снимал очки, без них его глаза почему-то странно косили, брал мои пальцы, подносил их к самому стеклу и стриг ногти своими ножницами. Изящный тонкий инструмент из блестящего металла. Всегда очень коротко, после этого подушечки пальцев несколько дней болели, были слегка припухшими и красными. Почему я вспомнила об этом сейчас?

А еще у меня есть брат. Строгий, как папа, но в нем всегда было нечто шальное. Хитрая ухмылка. Он говорил, что я похожа на розовую пантеру, и я была готова описаться от счастья, потому что мне казалось, что круче розовой пантеры в мире никого нет.

Почему получилось так, что моим родителям удалось уберечь меня от нелюбви, а у других этого не получилось?

Я поднялась, взяла косметичку и пошла в туалет. Лохий стало меньше, и они стали более жидкими. Густые кровавые шматки, видимо, почти все вышли. Я умылась, почистила зубы и нанесла увлажняющий крем. Затем сняла халат, повесила его на дверную ручку и обтерла мокрыми руками подмышки, грудь и шею. Не душ, но все равно стало легче, приятнее.

В палате было темно и тихо. Я вышла в коридор, нужно было поесть. Опустошив контейнер с макаронами по-флотски и выпив кружку бульона, я вышла в коридор. До обхода врача у меня есть еще почти час. Успею смотаться в курилку.

Я выскользнула на лестницу и спустилась на цокольный этаж, когда услышала тихие голоса.

Притаившись за балкой, прислушалась. Кто-то плакал, тихо-тихо. Мужчина. А второй, женский, голос быстро что-то шептал.

– Даулет, послушай, ты ничего не мог сделать, никто не знал, ты сделал, как тебе сказали.

– Ты не понимаешь, если бы я только настоял на своем, если бы у нас было больше аппаратов для КТГ, – мужчина расплакался, – я ведь говорил с ней, сорок три года, третье ЭКО, от нее муж из-за этого ушел, она так хотела этих детей… Как так получилось?! – голос захлебнулся в рыданиях.

– Никто не знал и не мог знать. При поступлении все было в порядке. Давление, конечно, высоковато, но в остальном все было хорошо.

Я прижалась к стене и на цыпочках вернулась на свой этаж.

– Не болды саған?[98] – спросила Перде.

– Да так… шов болит, – мне не хотелось ни с кем говорить.

– Да, менде де болит[99].

Малыш Перде стал спокойнее: она сдалась и стала докармливать его смесью. Под лампой он лежал тихо, потому что наедался и просто спал. Карина все время молчала, сегодня ее должны выписать и она вернется в дом, где выросла, где женщина, родившая ее в боли и крови, теперь называет шлюхой. Карина постоянно брала сына на руки и смотрела на него, изредка нюхала и нежно целовала. Материнская любовь не автоматически встроенная эмоция, она может так никогда и не проснуться. Но Карина точно любила этого малыша.

Дверь раскрылась, на обходе Перде опять отругали, врач спросил, почему она не обрабатывает шов, потом глянул на ребенка и нахмурился. Карину отпустили домой.

Я посмотрела на врача, он был очень уставшим, но осматривал мой шов внимательно, кивнул и похвалил. Он уже запомнил меня и знал, что со швом у меня все в порядке. Но не пренебрег осмотром, он делает все, что может, чтобы не жалеть потом.