Отцовский договор

Все молчат. Приятели смотрят друг на друга, а потом начинают хохотать.

– Ты это все выдумал, – говорит один из них.

– Самая отвратная сцена из фильма, – говорит второй.

– Да нет же, идиоты, – отвечает тот, кто так и не станет папой. – Это правда. Так все и было.

Они подходят к остановке. Молча едут домой. Попрощавшись с ними, ее парень размышляет об эпизоде, который его друзья назвали сценой из фильма. Это полная противоположность сцене из фильма. Скорее наоборот, это сцена, которая в кино бы никогда не сработала, потому что она чересчур внятная, романтичная, взятая наобум. Папа испаряется и превращается в черно-белое фото в шкафу за стеклом. Он становится тенью в прихожей. Супергероем, которым хвастаются в садике. Животным на грани вымирания, с которым гордо расхаживаешь по парку в те выходные, когда он приходит в гости, держишь его за руку как на поводке, чтобы никто не подумал, что это чей-то еще папа. После развода они встречались где-то раз в три месяца. Потом и того реже. Папа жил в том же городе, но у него появилась новая семья и он начал водить автобус, а однажды подвез свою семью из Грёна Лунда в центр. Красный цвет автобуса как символ неистребимой любви между родителями и детьми, а кроме того, крови, которая связывает их, красной ненависти, которая отталкивает их друг от друга, красной злобы, которая не дает простить, красной страсти, которая подтолкнула маму к встрече с папой. Черные колеса сделаны из резины, материала, который сдерживает чувства, выравнивает выбоины, а еще защищает от разрядов молнии. Папе нужно придерживаться расписания, жизнь торопится дальше, детям нужно нажать на кнопку, чтобы двери открылись, так они покидают надежные семейные объятия и выходят на холод в сопровождении одной лишь матери. Сыновья наконец обретают контроль над своими жизнями. Мама скоро умрет, папа считает себя свободным, но он должен придерживаться установленного маршрута, ему нельзя даже остановиться, чтобы сходить в туалет, когда ему захочется, он должен ехать все вперед и вперед и вперед.

Учитель физкультуры, который на самом деле киновед, смотрит на свой телефон. Через пять часов начнется первый урок. Через восемь они должны встретиться в клинике. Но это уже неважно. Сейчас он приступит. Он допишет работу за ночь. Он не сдастся. Если он только исторгнет из себя курсовую, диссертация пойдет как по маслу, потечет как молоко из соска, как лава из вулкана, как вино из того походного пакета для вина, который он купил в подарок друзьям, когда исколесил на поездах всю Испанию, из него было прикольно пить, пока не распробуешь, что вино, пробыв в нем дольше нескольких секунд, приобретает стойкий резиновый аромат и пластмассовое послевкусие. Он видит свой подъезд и прибавляет шагу, он ощущает внутренний подъем, он ни капли не устал, все уже в нем, ничего он не знает лучше своей темы, он смотрел все фильмы, прочел все исследования, он просто заварит себе немного чаю и сядет за компьютер, а потом вывалит все это из себя, завтра утром работа будет готова, через несколько недель его заявку на место в аспирантуре одобрят, профессор Коскинен[97]сама позвонит ему и попросит немедленно приступать.

– Мы годами искали такую захватывающую и грандиозную тему, – скажет профессор Коскинен. – Вы нужны нашему факультету. Вы нужны мне. Пожалуйста, прошу вас, сейчас же приезжайте.

– Я на работе, – скажет парень.

– На какой работе? – спросит профессор Коскинен.

– Я работаю учителем физкультуры.

– Он работает учителем физкультуры! – воскликнет профессор Коскинен, обращаясь к коллегам, которые затаив дыхание ждут рядом.

– Мы закажем вам такси, – с кажет профессор. – Мы должны срочно поговорить о том, как вы представите ваши идеи в диссертации по киноведению, которая с учетом ваших весьма оригинальных рассуждений о путешествиях во времени, параллельных мирах и протяженности временного континуума, вполне может претендовать на междисциплинарный научный труд.