Отцовский договор

Дедушка, у которого много внуков, потратил полчаса на то, чтобы объяснить дочери и ее парню, как сын его предал. Он рассказал, что сын купил старую квартиру на том условии, что папа сможет всегда там останавливаться, а кроме того, папа еще и заплатил за запасные ключи. Он вытаскивает из кармана ключи и размахивает ими как знаменем.

– Я не понимаю, зачем вы ссоритесь, – произносит дочь. – Ведете себя как дети.

– Думаю, не подать ли на него в суд, – отвечает он.

– Кончай уже с этим, – говорит она. – Что ты ему собираешься предъявить?

– Нарушение условий договора, – отвечает папа. – Мы с ним обо всем условились.

– Но папа, – говорит дочь. – Когда вы с ним обо всем условились? Семнадцать лет назад, так? Ты эти семнадцать лет у него каждый год по два раза останавливался. Может, пора уже пересмотреть условия?

Ее парень откашливается и произносит:

– Хотя вообще-то раз условились, так условились. Да и в целом звучит как-то бредово, что папа не может жить у своего сына.

Папа кивает. Ему начинает нравиться этот физрук. Бицепсы у него накачанные и улыбается он без конца, зато голова, похоже, на месте.

* * *

Сын, который папа, не сдается. Он подготовился. Надо только дать себе раскрыться. Он изучил своих кумиров. Он должен справиться. Завязка не получила ответной реакции, на которую он рассчитывал. Сколько он уже стоит тут молча? Пять секунд? Семь? Пятнадцать? По спине стекает холодный пот. Верхняя губа взмокла. Надо бы пошутить про то, как все из рук вон плохо. Ему бы сделать вид, что он помечает в невидимом блокнотике, что завязка не сработала. Прокомментировать ситуацию со стороны, визгливым голосом, как бы из публики. Но он ничего такого не делает. Вместо этого он просто стоит там, на этой крошечной сцене, и дышит в микрофон. Вдох. Выдох. Через тридцать секунд молчания конферансье разражается хохотом. И опять тишина. А потом рыжеволосый комик вдруг как заорет:

– На бис! На бис!

Зал сотрясается от смеха.

* * *

Дочь пытается сменить тему.

– Может, расскажешь, как тебе удалось заключить тот договор аренды? – спрашивает она.

Папа улыбается. Это одна из его любимых баек.

– Уболтал кого надо, – отвечает он.

– Как можно в Стокгольме хоть кого-то уболтать на сдачу квартиры? – удивляется ее парень. – Это же нереально.

– Только не для меня, – говорит папа. – Я могу мед пчелам продать, я продавал биде людям, которые использовали его потом как ванночку для ног, я продавал часы туристам, которые…

– Просто расскажи, что ты сделал, – обрывает его дочь.

– Я поехал в офис жилищного министра, – отвечает папа. – Уселся в приемной и заявил секретарше, что никуда отсюда не уйду, пока мне не помогут с жильем. Через несколько часов из кабинета вышел его помощник и сказал, что они, может быть, найдут мне что-нибудь по социалке, поближе к конечной станции пригородного сообщения. Но я сказал: «Нет. Однозначно нет. Или центр или ничего, потому что мне надо быть рядом со своими детьми». В конце концов я получил маленькую однушку с кухонным уголком в центре города. А потом я ее сдавал, пока хозяин не заявил, что больше мне ее сдавать нельзя, тогда я связался с сыном и предложил ему там жить. Ему удалось переписать на себя договор аренды, вообще ничего при этом не заплатив. А потом он смог ее выкупить, когда дом стал жилищным кооперативом. А потом он ее продал и даже не поделился со мной прибылью. А теперь вот хочет вышвырнуть меня на улицу.

– Никто тебя никуда не хочет вышвырнуть, – говорит дочь.

– Раз я не могу жить у него, я же всегда могу остановиться у вас, – говорит папа.

– Ну разумеется, – отвечает ее парень, не обращая внимания на выражение лица своей подружки.

* * *

Сын, который памятник, который лиса, застигнутая в свете фар, который комик, который не комик, должен был бы сойти со сцены. Он должен был бы извиниться. Объяснить, что у него серьезный недосып из-за детей. Ему бы прогнать свою «пятерку» от начала до конца, как он планировал, придерживаясь очередности шуток, перейти от машины мечты к запахам машин, потом к разнообразию видов и запахов пердежа и под конец к монологу о том, как есть орехи и сохранять вид крутого парня и с какими орехами это сложнее всего делать (на первом месте фисташки). Он должен был бы рассказать о своем папе, сказать, что у них запутанные отношения, но, несмотря ни на что, они любят друг друга, или же сын любит папу, хотя ощущения, что папа тоже любит сына, у него никогда не было, потому что в сыне есть некий изъян, какая-то в нем допущена серьезная ошибка, что-то прогнило внутри, что дало папе право исчезнуть. Он должен был бы сказать, что не дозрел до настоящих чувств, он только притворялся, на самом деле он не любит своих детей, жену, друзей, жизнь. Но вместо этого он просто стоит на сцене.

С микрофоном в руке. Потом кладет микрофон и сходит со сцены. Дверь открывается и закрывается. Если папа и был здесь, сын знает, что теперь его больше нет.