Отвоёванная весна

- Скоро опушка, - говорит он. - За ней поле. Пройдете километр - и поселок... Ну, я пошел обратно.

Чувствую, наступило время выложить на стол свои основной, решающий козырь.

- Перестанем играть в прятки. Мы все знаем. В Бошаровском живет Скворцов. У него приемник. Сводки ты получаешь от него. И ты вовсе не счетовод из кооперации - ты агент по сбору кожсырья... Одним словом, нам надо слушать Москву.

Анатолии удивленно смотрит на меня и неожиданно улыбается. Эта улыбка сразу же преображает его лицо. Оно становится добрым, привлекательным, чуть лукавым. Даже бельмо не бросается в глаза.

- Ну, раз знаете, так что же голову нам морочили, товарищи? - продолжая улыбаться, говорит он. - Ведь это же у моего брата приемник. У Леньки.

- Чуешь, комиссар? - и Рева от восторга обнимает Анатольку. - Це мы его морочили!

- Ну ладно, хватит, - торопит Пашкович. - Веди к твоей рации.

Нет, Анатолька не согласен. Он готов взять только одного - остальные должны остаться здесь.

Я отправляюсь с Анатолькой...

В хате Скворцовых полумрак: на столе, мигая, тускло горит коптилка.

Ленька, брат Анатолия, еще совсем молодой парень, высокий, худой, с нескладной угловатой мальчишеской фигурой. Пожалуй, ему и семнадцати нет. Неужели этот мальчик ухитряется каждый день слушать Москву?..

Ленька неторопливо идет в угол хаты и поднимает топором половицу. Внизу оказывается тайничок.

Парень осторожно вытаскивает из него три небольшие фанерные дощечки, скрепленные шарнирами. На каждой дощечке смонтированы части приемника. На одной из них - две медные пуговицы, начищенные до блеска и обмотанные тонкой проволочкой.

Ленька складывает дощечки, как складывают игрушечные домики, укрепляет крючками и с гордостью оглядывает свое детище.

От ящика идут два шнура с наушниками.

- Берите, - говорит Ленька, протягивая один из наушников. - Записывайте, - и кладет передо мной карандаш и бумагу.

Часы показывают без пяти шесть. Не отрываясь, смотрю на стрелки: даже секундная и та движется еле-еле. Кажется, вот-вот остановятся часы...

Вдруг раздается голос. В первое мгновение мне кажется, что вошел какой-то человек в хату, близкий, родной человек, и стал рядом со мной.

Не помню точно первых слов, но отчетливо помню, что среди них были сказаны именно те слова, которые ждал, которые мечтал услышать:

«Говорит Москва. Передаем сообщение Советского Информбюро».

Первая фраза утреннего сообщения запоминается так отчетливо, что по сей день знаю ее наизусть:

«В течение ночи на 26 октября продолжались бои на таганрогском, макеевском (Донбасс), можайском и малоярославском направлениях».

Дальше диктор говорит о боевых эпизодах: о части подполковника с какой-то грузинской фамилией - на одном из секторов Ленинградского фронта она стремительным ударом выбила фашистов из пункта Г.; о нашей авиачасти, за несколько дней уничтожившей 80 немецких танков и больше 100 автомашин с пехотой и боеприпасами; о жестоких боях на Северо-Западном направлении, где советский батальон в течение дня отбил пять атак двух немецких батальонов.

Наступает короткая пауза, и диктор говорит о партизанах... Нет, я не ослышался. Голос диктора спокойно, уверенно передает о партизанском отряде криворожских горняков Днепропетровской области, пустивших под откос два немецких железнодорожных эшелона, - о партизанском отряде учителя Ж., уничтожившем машины с фашистами и захватившем вражеские мотоциклы, о партизанских засадах на дорогах, о смелом налете на железную дорогу, о разгроме партизанами фашистского кавалерийского разъезда.

Все существо мое приковано к наушнику. Кажется, случись что угодно - землетрясение, пожар, появись фашисты в хате, - я не оторвусь от него.

А диктор уже говорит о советских железнодорожниках, о том, как быстро на Северо-Донецкой дороге грузятся угольные маршруты, как машинисты Карагандинской дороги водят угольные составы со скоростью курьерского поезда...

Слушаю и теряю ощущение места и времени. Я уже не в хате Скворцовых. Раздвинулись, исчезли стены этой хаты - и я вижу батальон, отбивающий яростные атаки фашистов. Вижу летящий под откос вражеский эшелон, подорванный криворожскими горняками, и учителя, лежащего в засаде со своим партизанским отрядом. Вижу льющуюся из ковша яркую струю расплавленного металла и быстро идущий по заснеженной Сибири тяжелый угольный состав. И за всем этим - воля нашей партии.

В горле щекочет, и спазма перехватывает дыхание.

Передача давно кончилась, но я по-прежнему под впечатлением сводки. Почти физически ощущаю: плечом к плечу, локоть к локтю стоят миллионы и миллионы советских людей, в едином порыве поднявшихся на борьбу. И я боец этой монолитной, многомиллионной, непобедимой армии...

- А вы все-таки, товарищ, сводки-то не записали, - укоризненно замечает Ленька и улыбается такой же улыбкой, как у Анатолия, - доброй, ласковой, чуть задорной.