Отвоёванная весна

- Что? Вы знаете Богачева? - и Сень даже поднимается от волнения. - Мерзавец! Мы слишком поздно узнали его. Какой тихоней прикидывался! Ведь он работал в нашей школе. Ему было многое известно об отряде, о райкоме. У него одно время даже хранились наши припасы. А сейчас Богачев околачивается в полиции, в Буде. Наш человек слышал, как он бахвалился своей биографией...

Оказывается, в далеком прошлом Богачев был подполковником царской армии. В начале гражданской войны перешел на сторону Советов, вступил в партию и в 1925 году занимал какой-то руководящий пост в Орловском военном округе. Однако тут его карьера рухнула: его любовницу, иностранную актрису, арестовали при попытке перехода границы и нашли у нее важные секретные материалы из штаба округа. Началось следствие. Богачеву удалось убедить следователя, что он ни при чем, что актриса - агент иностранной разведки, ловко подсунутый ему, по Богачеву все же пришлось расстаться с партийным билетом, с высоким положением. Он уехал в Брянский лес, несколько раз менял адреса и, наконец, обосновался в тихой, неприметной Брусне...

- Ну теперь внесена уже полная ясность, - хмуро замечает Пашкович. - Не он ли повинен в том, что произошло у Двух Печей?

- Может быть. Очень может быть, - говорит Сень и снова возвращается к Зернову: - Я думал через день-два уйти в Хинельские леса и там начать собирать отряд, подполье, организовывать райком, но возможность ударить по Зернову заставляет меня задержаться.

Мы подробно договариваемся, какие сведения нужны нам о станции, о гарнизоне, о Буде, и около полуночи Сень с Каверой уходят. Захватив Пашковича и Реву, иду к Еве Павлюк: надо на месте решить, что ей делать, и если застанем Богачева, рассчитаться с ним.

Подходим к Брусне глубокой ночью. Окно Евы темно. Стучим. Ни шороха в доме, ни огонька.

- Ну сильна же спать, - говорит Рева и, обогнув угол дома, направляется к крыльцу.

Слышу его шаги по ступенькам, оклик «Ева!» и снова торопливые шаги.

Рева возвращается. Он идет быстро, оглядываясь назад.

- Двери, - взволнованно шепчет он. - Все двери настежь...

- Значит, вышла во двор, - стараясь говорить спокойно, отвечаю я, но в сердце закрадывается тревога.

Осторожно обходим дом, внимательно оглядывая сараи. Никого.

Поднимаемся на крыльцо. Пашкович включает электрический фонарик. Батарейка на исходе, и лампочка еле освещает половицы сеней.

Дверь в кухню действительно открыта настежь. Переступаем порог – и в тусклом желтоватом свете угасающего фонаря видим женщину. Она лежит на полу лицом вниз. Волосы на затылке в запекшейся бурой крови. Такое же бурое пятно на полу. Знакомое платье: крупные белые горошины на темно-синем фоне...

Пашкович наклоняется над мертвой и осторожно поворачивает ее голову. Фонарик освещает уже посиневшее лицо Евы.

- Убили вчера... Может быть, даже позавчера, - тихо говорит он.

Зажигаем лампу. Кухня все такая же, какой видели ее в последний раз: аккуратные занавеси на окнах, кружевное покрывало на комоде, цветы огонька, белая клеенчатая скатерть на столе. Никаких признаков борьбы: все стоит на своих местах, словно хозяйка только что закончила уборку.

Нет, фашисты здесь ни при чем - они бы все перевернули, разорили. Это и не грабители: ящики комода и сундук закрыты.

Осматриваю стол. На блюдечке грудкой лежит пепел и около него крупинки самосада. Очевидно, убийца мирно беседовал с хозяйкой, курил, а потом выстрелил ей в затылок. Около открытой чернильницы лежат два листка чистой бумаги. Тут же небрежно брошенная ручка и рядом с ней не вытертая клякса на белой клеенке. Значит, Ева что-то писала перед смертью. Или собиралась писать и ей помешали?..

За окном слышится отдаленный стук колес. Или это ветер шумит в лесу?..

Мы настораживаемся. Шум все ближе... Нет, это не ветер. Это телега едет по ухабистой лесной дороге.

- Туши лампу! - приказываю я.

Темно в кухне. Стоим у стены, приготовив оружие. Чувствую, как мурашки ползут по спине. Это не страх, это волнующее ожидание. Почему-то кажется - вот сейчас явится тот, кто повинен в смерти Евы.

Телега останавливается у крыльца. Шаги по ступеням. Идут трое. Идут молча, уверенно, словно их не смущают двери, распахнутые в эту глухую ночную пору.

- Стой! Руки вверх! - приказывает Пашкович и направляет на пришедших электрический фонарь.

Луч света вырывает из темноты испуганное лицо Максима Степановича, рядом с ним Таню и пожилую женщину, закутанную в теплый платок.

- Татьяна!.. Землячок! - восклицает Рева.

Услышав голос, Максим Степанович вытягивает вперед руки, словно хочет оборонить себя от чего-то страшного, и в глазах - нескрываемый ужас. Потом страх сменяется горькой укоризной.

- Ну как можно сейчас оружие поднимать? - тихо говорит он. - Вот человека загубили. Хорошего, чистого человека...

Таня отзывает меня в сторону и взволнованным шепотом рассказывает, что сегодня утром она зашла к Еве и увидела ее мертвой. Побежала к Максиму Степановичу - он приходится ей каким-то дальним родственником, - и сейчас они приехали, чтобы взять Еву и похоронить на кладбище в Подлесном.